Книга Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Почему тот пейзаж, одно из посредственных произведений живописи, выставленных в тёмных верхних залах герцогского дворца, произвёл на неё такое впечатление? Шарлотта могла лишь предположить, что всё дело в тогдашнем комментарии Паоло. «Только на этой картине можно увидеть, каким был Сан-Рокко, — сказал он. — Его больше не существует. Много лет назад там произошло нечто ужасное».

И, учитывая призрачность Сан-Рокко, в которой она сегодня убедилась, Паоло скорее всего прав. Глянув на часы, она решила пройти по дорожке ещё немного, минут пятнадцать, не больше. Она всегда так делала, устанавливала себе ограничения, пытаясь как-то упорядочить неуправляемый мир.

Через десять минут дорожка растворилась среди сплетений тропинок, пробитых стадами. Ясный, оживлённый звук колокольцев (коровы? козы?) напомнил Шарлотте, что час уже поздний, и, признав своё поражение, она повернула назад. Сколь ни нравилось ей представлять, как она отважно шагает сквозь густые итальянские сумерки, у неё было мало желания испытать, каково это будет в действительности.

Стремление бежать от действительности, а также радостное ощущение, что она впервые за долгое время по-настоящему нужна кому-то, погнали её в Италию, памятную тем, что там она была счастлива до замужества. Шесть недель назад она приехала в Урбино, небольшой дивный город эпохи Возрождения, чтобы помочь Паоло и Анне завершить восстановление малых произведений Рафаэля, горстку его картин, доныне остающихся здесь, в городе, где он родился, наиболее значимой из которых была «Мута».

Реставрация картин стала для Шарлотты смыслом жизни с тех самых пор, как она исключительно мирно разошлась с её исключительно миролюбивым мужем. Со своей стороны, Джон, успешный искусствовед, отбросил двенадцать лет их совместной жизни так же небрежно, как отбрасывал старые номера журнала Королевской академии искусств. Выдержав пристойную паузу, он женился на молоденькой, пусть толстой, зато плодовитой помощнице (одной из многих, которые «помогали» ему все эти годы, как о том узнала Шарлотта) и стал отцом. И назвал девочку не то Гиперместрой, не то Клоакиной,[23]не то ещё как-то в том же роде, с ехидством подумала Шарлотта, вспомнив отвращение, с каким в своё время бывший муженёк отказался заводить детей. Пришлось согласиться: мир так враждебен, что рождать новых детей — значит брать на себя слишком большую ответственность.

Она и Джон, обоим далеко за сорок, после развода остались «добрыми друзьями», никаких «обид», и продолжали «видеться время от времени» (за последний год всего дважды, если быть честной). По крайней мере, такую историю она пыталась всучить, как нечитабельный церковный бюллетень, их общим друзьям. Могут ли быть общими друзья в наши времена? Как выяснилось, с трудом. Больше его друзья, чем её.

В отличие от развода реставрация Рафаэлевой «Молчащей женщины» проходила не столь гладко. Основной конфликт возник из-за того, что Шарлотта, вопреки здравому смыслу, стала консультантом телефильма о недолгом жительстве Рафаэля в Урбино, одного из серии фильмов об итальянском Возрождении. Она вдруг вспомнила прозвище, которое ей дали в съёмочной группе. Сестра Шарлотта: не аскетично элегантная (какой она как-то вообразила себя), а чопорная и прямая. Не женщина, а свинцовый карандаш. Неужели она производит такое унылое впечатление?

Колокольный звон, на сей раз близкий, неистовый, прервал мысли Шарлотты. Она услышала хруст веток, крик. Сквозь подошвы башмаков чувствовалось, как сотрясается земля. Это сейсмоопасный район, но…

Вдруг невесть откуда появились мулы, тёмная масса катилась на неё по буковому лесу, огромная, чёрная, косматая, взрывая копытами землю и топча подрост. Шарлотта прижалась к дереву, и они промчались так близко, что она чувствовала травяной пар из их ноздрей. Одна из толстых палок, которыми они были навьючены, упав, больно ударила её по ноге, прорвав длинную дыру в брюках. За мулами, едва различимый в облаках поднятой ими пыли, спешил гигант с топором в одной руке и свёрнутым длинным кнутом в другой, размахивая ими в такт некоего подобия песни, которую орал во всю глотку. Шарлотта не понимала ни слова. Перескакивая через сучья, которые теряли несущиеся в панике мулы, он свирепо ругался, поминая мать, сестёр и всю Господню родню, и исчез у подножия холма так же быстро, как появился.

— Дуу-да-дуу-да… — доносилось до неё; хриплый удалявшийся голос выводил что-то невразумительное. — Плаакама деенеж кита кабыла… — И только мелодия да припев были неправдоподобно знакомые: «Кейптаунского ипподрома»…

Через две минуты всё кончилось. В лесу воцарилась прежняя тишина. Шарлотта, отерев взмокшее лицо, заметила кровь на ладони — кровь мулов, не её: она никакой боли не чувствовала. Она удивилась, даже обрадовалась, потому что не думала, что так близко от Урбино есть ещё люди, которые продолжают использовать мулов, собирая Дрова в лесу. Эти животные представились ей (обладавшей более романтическим воображением, чем можно было предположить, судя по её строгой внешности) неистовыми призраками всех былых стад земли, вернувшихся, чтобы в последний раз яростно промчаться по планете. Показалось, что её окружает пейзаж столь же дикий, как в «Мадонне в скалах» да Винчи, картине, динамика композиции которой неотделима от её драматического содержания.

Она вновь почувствовала тревогу, когда, похлопав по карманам, не обнаружила путеводитель и поняла, что, должно быть, обронила его на том взрытом поле боя, которое осталось после промчавшихся мулов. Но, в конце концов, толку от книжки чуть, подумала Шарлотта, и, убедив себя, что сама знает, в каком направлении идти, отправилась в Урбино.

Новая тропа, по которой она шагала уже минут двадцать, видимо, была когда-то, а может, и сейчас есть по весне, руслом ручья, потому что ноги постоянно вязли в мягкой почве, и она едва не потеряла башмак в грязи. Было очень жарко, но она не могла снять куртку и нести её в руках — при спуске руки должны быть свободны. Она то и дело поскальзывалась, и, чтобы не полететь вниз, приходилось хвататься за колючие плети ежевики. Наконец, забредя в глухие заросли крапивы, Шарлотта вынуждена была признаться себе, что безнадёжно заблудилась. В лесу совсем стемнело. Ни птичьего зова, ни дыхания ветерка. Если бы не новый гулкий удар колокола, положение было бы ещё отчаяннее. Но где звонит колокол, там должны быть и люди. Подняв голову, она внимательно прислушалась к колоколу и пошла на звук, продираясь сквозь ветви и густой подлесок. Когда она наконец вышла на тропу в поредевшем лесу, спускавшуюся вниз с крутого холма, она сильно хромала — на ногу, ушибленную жердиной, которая упала со спины мула, было больно ступать. Разросшиеся виноградники повторяли очертания холма, видно было, что за ними давно нет присмотра. Резные листья нестиранным бельём болтались на проволоках растяжек, таких же запущенных, как покрывшиеся мхом камни террас, что опоясывали склон. К счастью, полумилей ниже, в долине, виднелась небольшая деревушка с колокольней (уж не те ли самые «Руины Средневекового Селения Сан-Рокко»?), чей колокол она и слышала.