Книга Ты веришь в судьбу? - Кэрол Мортимер

— Пожалуй, не слишком лестное признание. — Она с мягкой укоризной покачала головой.

Вульф взял ее руки в свои ладони.

— Когда вы узнаете меня поближе, вы поймете, что я вообще не умею льстить. — Он был очень серьезен. — Вы не возражаете, если мы заедем ко мне на квартиру? Мне действительно следует переодеться к ужину!

Син была готова ехать с ним куда угодно! Тело ее фантастическим образом откликалось на близость Вульфа: простое касание рук поднимало в ней одну жаркую волну за другой, а внезапно темнеющие глаза спутника не оставляли сомнений, что и он испытывает то же самое...

Бесшумный лифт поднял их в просторную квартиру, которая находилась, как она и ожидала, в одном из престижных лондонских районов. Как только Син вошла, то сразу почувствовала, что эта квартира не его. Да, он жил здесь, но она ему не соответствовала: ему не могло нравиться это сочетание желтого с черным, он сам ни за что не выбрал бы эту мебель, обитую коричневой кожей, — все вокруг было так не похоже на Вульфа! Син не могла объяснить, откуда такая уверенность, но знала, что не ошибается: возможно, она плохо знает Вульфа, зато слишком хорошо его чувствует!

— Барбара считает, что мой дом должен выглядеть только так, — угадал ее мысли Вульф.

Опять Барбара! И опять у Син защемило сердце...

— Я оставлю вас на несколько минут. — Вульф и не подозревал, что с ней происходит. — Вы пока плесните себе чего-нибудь, а хотите, посмотрите книги, — Вульф неопределенно взмахнул рукой — в сторону то ли бара, то ли книжных полок — и вышел из комнаты, на ходу расстегивая рубашку.

Син огляделась. Напитки ее не интересовали: она практически не пила — уж во всяком случае, на пустой желудок. Она решила взглянуть на книги. Вкусы Вульфа были весьма причудливы, на полках было все: и поэтические сборники, и автобиографические издания, и исторические хроники, во множестве — искусствоведческие труды, что-то из классики и беллетристика...

«Несколько минут» Вульфа затянулись.

— Вульф! — позвала она, но, не получив ответа, попробовала громче: — Вульф!

Безрезультатно.

Она почувствовала себя неуютно в одиночестве, еще более неуютно — от мысли, что ей, очевидно, придется заглянуть в его спальню, но иного выхода не было: а вдруг с ним что-то случилось?! Ведь не может он так долго переодеваться.

Какой сюрприз ее ждал!

Спальня была пуста, никого не было и в соседней ванной комнате, зато была приоткрыта дверь еще в одну комнату, смежную со спальней. В нее и вошла Син. Вошла тихо, осторожно и... замерла на пороге самой настоящей изостудии, где практически не было свободного пространства, так как повсюду были картины — законченные работы и наброски. Картины великолепные, это было ясно даже ее неискушенному взору. И все они — плод кисти Вульфа... Вульф Торнтон — художник! — сидел спиной к двери и что-то сосредоточенно дорисовывал на почти завершенном холсте. Син пригляделась и увидела, что на мольберте закреплен женский портрет. Женщина полулежала на серых скалах, и к ней льнуло свинцовое море, стремясь затянуть ее в свои глубины. Ветер вздымал серебристую волну волос, бледно-голубое платье облепило тело, открывая плавные изгибы миниатюрной фигурки. Лицо показалось Син смутно знакомым — фарфоровая кожа осязаемо нежна, тревожная глубина фиалковых глаз спорит с морской глубью... Господи, да ведь это она сама!..

Должно быть, потрясенная своим открытием, она слишком громко вскрикнула, потому что Вульф резко обернулся на этот вскрик и какое-то время смотрел на Син, не видя ее, весь еще во власти прерванного занятия. Но вот он очнулся и сокрушенно воскликнул:

— Бог мой, я снова увлекся!

Он вскочил на ноги, торопливо вытирая руки о так и не снятую рубашку. Вот, значит, откуда эти цветные разводы, и вот она — причина его опоздания! До того как отправиться на встречу с ней, он тоже рисовал. Рисовал ее...

— Да, это ты, — подтвердил ее догадку Вульф. — И это из-за тебя я опоздал. Я начал портрет сразу, едва вернулся вчера домой. Но дело не только в нем.

Син по-прежнему, как загипнотизированная, не сводила с картины глаз. Вульф подошел к ней вплотную, мягко взял за плечи, поворачивая к себе.

— Когда я сказал тебе, что забыл о нашем свидании, я имел в виду, что забыл о времени, но не о самой встрече. Об этом я не мог забыть, потому что, прощаясь, уже скучал по тебе. Ты веришь в судьбу, Син? Я не верил до вчерашнего дня. Живопись — моя жизнь, и, сколько себя помню, я не хотел ничего и никого другого. — Он говорил горячо и торопливо, не подбирая слов, как о наболевшем, заботясь лишь о том, чтобы она — поняла, она — поверила. — Я любил свои картины не из авторского тщеславия, для меня нет более строгого критика, чем я сам, но я всегда чувствовал, если они получались. Вот и вчера я еле дождался, когда можно будет уйти с этой вечеринки, чтобы рисовать; мне не терпелось написать твой портрет, я точно знал, каким он должен быть! И он получился, Син, слышишь, получился!

Да, он прав, но что это может означать, что он хотел сказать, написав ее именно так?..

— Сейчас я готовлюсь к своей первой выставке, которая должна состояться летом. И я хотел... Нет, мне было необходимо что-то особенное. — Он оглянулся на портрет. — Он станет этим особенным.

Син смотрела снизу вверх на Вульфа. Она была уверена, что его ждет успех, что отныне имя Торнтонов будет известно не только деловым кругам и что Вульфа Торнтона — художника — узнает весь мир.

— Я рада, что наша встреча помогла тебе найти то, что ты искал, — смущенно проговорила она.

— Наша встреча дала мне гораздо больше, Син. Я нашел ту, которая станет моей женой!

Син почувствовала, что ей не хватает воздуха. Не может быть, чтобы он...

— Судьба, Син, я же говорил. — Он легонько встряхнул ее за плечи. — Вдохновение — это важно, но намного важней та, что дарит вдохновение!

— Я? — срывающимся от волнения голосом спросила Син, все еще до конца не веря, боясь поверить, что этот мужчина, выбранный судьбой, чтобы стать большим художником, называет своей судьбой именно ее.

— Ты, Люсинда Смит. — Он утвердительно кивнул. — И еще до открытия выставки я намерен убедить тебя, что и я — твоя судьба!

Ему не пришлось долго ее убеждать: невозможно было не полюбить его и не было большего счастья, чем быть нужной ему. Они уже не разлучались — с той самой их первой ночи. Он все делал гениально — и рисовал, и занимался любовью. Их тела, как и души, были созданы друг для друга; между ними существовала не просто близость, но почти мистическая связь, и обоюдодаримая радость не знала предела.

Уже на исходе первого месяца после их знакомства портрет был, даже по суровым меркам Вульфа, закончен, а Син на безымянном пальце гордо носила обручальное кольцо — сапфир в россыпи бриллиантов, — подаренное женихом.

Судьба кольца была известна — вскоре она вернула его.