Книга Баллада о Максе и Амели - Давид Сафир

Теперь мне было жаль Макса, потому что ему в его жизни никогда не пережить того, что только что произошло со мной: он никогда не почувствует, что его любит его брат. И что он любит брата.

Мы пробежали в кустарнике расстояние в несколько собачьих туловищ. Сладкий запах становился все сильнее, пока мы в конце концов не оказались перед растением с красными цветами, каждое из которых состояло из пяти лепестков. Съедобным оно не было – это я почувствовала сразу, потому что в его удивительном запахе был оттенок сладкой горечи.

Я сконцентрировалась на запахе красных цветов и глубоко его вдохнула. Вдохнула несколько раз. Это был самый чудесный из всех запахов, которые я когда-либо чувствовала. На мусорной свалке такие растения не росли. Там можно было встретить только сорняки, крапиву, чертополох и – кое-где – одуванчики. Каждый вдох, казалось, пробуждал к жизни что-то такое в моем носу, что до сего момента пребывало в спячке. Уже только ради одного этого ощущения стоило покинуть мусорную свалку. С какими еще удивительными явлениями мне предстоит столкнуться?

Макс лишь чуть-чуть понюхал один из цветов. Его этот запах, похоже, впечатлил не так сильно, как меня.

Когда мы дошли до последних кустов, моя шерсть уже почти высохла, а вот длинные волосы Макса все еще поблескивали от влаги. Рана на его голове была хорошо видна на солнце.

– В каком направлении нам нужно идти? – спросил Макс.

Это меня слегка разозлило, потому что он, получалось, интересовался только дорогой домой, а не мной и не тем, что я оставила позади себя – братьев, сестру, свору и родину. И в то же время я удивилась: почему меня это злит? С какой стати пес-чужак должен интересоваться моими чувствами? Только потому, что он видел удивительный сон, в котором мы принадлежали друг другу? С какой стати для меня должно быть важно, как он ко мне относится? Потому что он теперь стал моей сворой? Он что, единственный пес в моей жизни?

Мы вышли из кустов, и я увидела перед собой… Я понятия не имела, что это такое, и потому остановилась.

– Что случилось? – спросил Макс.

Следовало ли мне признаться, что я не знаю, где в данный момент нахожусь? Он тогда понял бы, что я вовсе не знаю дороги к его дому и что я ему солгала. И он бы меня бросил.

Я не смогла бы остаться одна! Не смогла бы после всего, что только что пережила. Возможно, у меня хватит сил во всем признаться завтра. Или послезавтра. Надеюсь, что хватит. Но уж точно не сейчас.

Поэтому я попыталась понять, что же передо мной. Это был плоский камень. И тянулся он до самого горизонта. Справа и слева от него росли отдельные кустики. Из них до меня доносились стрекочущие звуки, издаваемые насекомыми.

– Я дойду по этой дороге домой? – спросил Макс.

«Дорога» – это, видимо, что-то вроде большой тропы. Проложенной людьми. Я прикоснулась к этому камню передней лапой. Его нагрело солнце, и прикосновение к нему было приятным. Я ступила на камень всеми четырьмя лапами. Макс сделал то же самое и нетерпеливо посмотрел на меня:

– Так куда мы идем?

Путь справа от нас, похоже, вел обратно, на мусорную свалку. Во всяком случае, я учуяла ее слабый запах именно с этой стороны. Поэтому я показала своей мордочкой налево, сказала: «Вон туда!» – и повела за собой Макса именно в этом направлении. Я была уверена, что таким образом мы дойдем до города, из которого сбежала моя мама.

10

Эти собаки нашли друг друга. Я это чувствовала. Чувствовала благодаря нитям, которые связывают наши души друг с другом. Я лежала, вытянувшись, на скамье, стоявшей на торговой улице в Гамбурге, небо над которым было занавешено облаками. Здесь было не так жарко, как в том месте, где я сделала свои первые шаги по земле, однако и не так прохладно, как в Ирландии, где мой последний ребенок замерз насмерть голодной зимой, в то время как тело его горело от жара. Шон. Если мне не изменяет память, его звали именно так. Ему было пять лет от роду. Когда я хоронила своего сына в замерзшей земле, в которой выкопала яму при помощи кирки, я поклялась, что у меня никогда больше не будет детей.

Прохожие не удостаивали меня даже мимолетным взглядом. Они обходили стороной скамью, на которой я лежала. Может, у них вызывал отвращение исходящий от меня запах, а может, они боялись, что я начну клянчить у них деньги. Однако мне было наплевать на деньги, потому что они не смогли бы ослабить мою боль. Ее могла бы облегчить только классическая музыка, да и то ненадолго. Когда я ее слушала, я пребывала в гармонии со своей собственной вечностью. Поэтому в свои предыдущие три жизни я училась играть на скрипке, пока не стала в этом – самом абсурдном из всех – столетии владеть им мастерски. В свои лучшие времена я была первой скрипкой в симфоническом оркестре польского радио, а во время Второй мировой войны – в различных кафе в гетто города Лодзь и затем в концлагере. Там я каждый божий день проклинала судьбу за то, что в этой жизни моя бабушка оказалась еврейкой. Изнемогая от голода и с трудом перебирая занемевшими от холода пальцами, я преподносила свое искусство офицерам концлагеря до того ноябрьского дня, когда эсэсовец раздробил мне молотком ладонь, потому что счел неудачным исполнение концерта Бетховена для скрипки, который лагерный оркестр вообще-то исполнял лучше всего. Конечно же, его нападки были ничем не обоснованы. Этот эсэсовец просто слишком много выпил, а потому вообще не соображал, что делает.

Когда я вспоминала о том ударе молотком, у меня начинала болеть ладонь. Фантомные боли моего предыдущего тела время от времени меня беспокоили. Ладонь моей руки теперь была меньше. А еще она была очень грязной из-за жизни в лесу. Пришло время помыться, подстричь длинные волосы, раздобыть себе одежду, автомобиль и нож и отправиться на охоту. Охоту на собак.

11

Солнце поднималось все выше и выше. Шерсть у Макса полностью высохла. Мимо нас время от времени проезжала какая-нибудь из движущихся людских пещер, которые везли мусор или же ехали обратно порожняком, без мусора. Поначалу я еще пугалась, когда они ко мне приближались, потому что они были очень быстрыми. Они были даже быстрее Грома. Вскоре я, однако, поняла, что мы этим чудовищам не интересны. Чем дальше мы шли, тем чаще мы видели также и другие движущиеся пещеры, которые Макс называл «легковыми автомобилями» и в которых тоже сидели люди. Эти движущиеся пещеры были размером поменьше, однако от их задней части пахло так же, как и от больших, хотя и не столь сильно. Сидящие в них люди тоже не обращали на нас ни малейшего внимания. Лишь одна маленькая девочка засмеялась, глядя на нас, и помахала нам рукой. Эти ее действия показались мне дружелюбными.

– А каково это – жить с людьми?

– Очень даже хорошо.

– Хорошо? – удивилась я.

– Они все ко мне добры. Хозяйка. Лилли. Даже хозяин. Он по вечерам ходит со мной гулять.

– Гулять?

– Да, чтобы я мог опорожниться.