Книга Песня песка - Василий Воронков

Ана отложила мел и потёрла глаза. Пальцы у неё были в меловой крошке, и она испачкала лицо. Кто-то хихикнул.

– Нет, извините. Третий город – это Бахис. Бахис – на северо-западе от нас, и до него более тысячи четырехсот миль.

Дети молчали. Ана искала в сумке платок, чтобы вытереть лицо.

– К северу от Бахиса… – продолжала она.

Последняя линия

Поначалу Ана думала задержаться в видая-лая после занятий, переждать упадру, самые напряжённые часы, однако побоялась, что снова отключат электричество.

Она вышла из видая-лая одна.

Вечер встретил её невыразительным небом и резким кислотным запахом, который издавали фильтры в дыхательной маске. Каждый вздох снова обжигал лёгкие.

В квартале за видая-лая быстро росла вечерняя толкучка, но из-за парализованного бадвана, похожего на огромный каркас недостроенного здания, весь город казался мёртвым.

Ана достала схему линий с пометками Илы, пробежала глазами и спрятала в карман. Она не была готова к такому путешествию, ей просто хотелось домой. И она влилась в толпу, которая донесла её до ближайшей работающей линии.

Первый же поезд пришёл почти пустым, как ночью, перед самым калавиатом. Ана пристроилась у окна и закрыла глаза.

Поезд со скрежетом летел над улицей. Ветер с хлопками и свистом бил в приоткрытые окна. Раскачивались пустые вагоны.

На Хоре Ана вышла, чтобы пересесть на соседнюю ветку. С приближением ночи похолодало, усилился ветер, и песчаная пыль под бадваном летела в лицо. Фасады городских домов выглядели унылыми и серыми, потеряв краски с приближением сумерек. Улицы были неотличимы одна от другой.

Нового поезда Ане пришлось ждать долго.

Поначалу на станции слонялось лишь несколько человек – один скучал в плеве, а двое других сонно бродили, словно лунатики, по перрону, – но постепенно, шаг за шагом, выросла взволнованная говорливая толпа. Все обсуждали, почему не приходит поезд. Кто-то кричал, что движение приостановлено на всей ветке.

Когда вдалеке засверкали огни прибывающего поезда, Ана поняла, что стоит на самом краю перрона, ей некуда отойти из-за плотной толпы за спиной, и её сметут приехавшие на Хору.

Однако состав оказался пустым.

Поезд замер напротив перрона с закрытыми дверями. По вещателям ничего не объявляли. В пустых вагонах горел ровный и яркий свет, угловато вытягивались жёлтые отражения окон под ногами. Казалось, этот призрачный состав совершает бессмысленный круговой объезд по всему бадвану, не забирая с переполненных станций ни одного пассажира.

Люди на перроне нервничали. Кто-то ударил ладонью по закрытым дверям. Взорвались возмущенные крики.

Наконец прогудели дребезжащие вещатели, решив вдруг сообщить о прибытии поезда, который стоял на перроне уже несколько минут, и двери с натужным сипением открылись. Ану втолкали в вагон, она споткнулась о металлический порожек и чуть не упала, успев ухватиться за металлическую колонну, подпиравшую потолок.

В вагон набилось столько людей, что двери не закрывались. Кому-то прищемило полу длинной куртки. Ану едва не оттеснили вглубь вагона, и она с трудом удержалась за колонну. Все и правда были уверены, что следующего поезда придётся ждать всю ночь.

Наконец, через силу, двери сомкнулись. После очередного протяжного гудка поезд тронулся и стремительно покатил прочь от станции. В вагоне было трудно дышать. Ана пожалела, что не осталась на станции. Руки у неё тряслись, лицо покрылось холодным потом, а маска больно вреза́лась в кожу. Лёгкие сводило от боли. Это походило на начало приступа – вдалеке от дома, без Нива, в вагоне, полном людей.

Ана постаралась успокоиться.

Это обычная усталость под закат заполненного суетой и болезнью дня. Поезд с головокружительной скоростью проносится над сверкающими улицами, с каждой секундой она приближается к дому, и этот безумный день подходит к концу.

Она стояла, прижавшись к колонне.

Вагон перекашивало, когда поезд разгонялся или тормозил. Обжигающий запах фильтров в дыхательной маске стал вдруг невыносимым – как те странные, отравляющие дыхание препараты, вонь от которых насквозь пронизывает отделения для безнадёжно больных. Ану подташнивало. Она боялась, что её может вырвать в маске. Рука невольно потянулась к тугим зажимам на затылке. Что бы ни говорили, ей не может стать ещё хуже – надо избавиться от этого отвратительного запаха, сорвать с лица удушающую маску. Но тут Ана поняла, что все остальные пассажиры, множество осатаневших людей вокруг, смотрят на неё с тупым безучастным интересом. И ждут, когда она откроет отравленному воздуху лицо.

Ана остановилась.

Ей нужно выходить на Келиване, почти через дюжину остановок, потом пересесть на другую линию и ехать до Самкары, а потом…

Она вышла на следующей станции.

Ноги сами принесли её в плев, и она села на единственную свободную скамейку напротив гииразы.

Кто-то входил и выходил. Широкие двери распахивались на тёмную улицу. Бесцветный вечер плавно перетекал в непроницаемую ночь.

Ана закрыла глаза и откинулась на спинку скамейки. Голоса людей стали приглушенными, затих грохот поездов. Она плыла по немому безвоздушному пространству. Вонь от фильтров не беспокоила, дышалось легко, тошнота прошла.

Вдруг над головой что-то пронзительно засвистело.

Ана вздрогнула и открыла глаза. Вещатель у потолка на секунду замолк, захлебнулся собственным ором, а затем в уши ударил резонирующий голос – что-то о поездах, увеличенных интервалах и путях объезда. Ана не вслушивалась – боялась, что вновь, как и утром, перестанет понимать человеческую речь.

Она осмотрелась.

В плев-заа́ле оставалось не так уж и много людей. Видимо, все, кто хотел уехать, поднялись на перрон, чтобы с боем пробиваться в переполненные вагоны.

Невысокий мужчина разговаривал о чём-то с полицейским, и полицейский отвечал нехотя и недовольно, часто хмурился и покачивал головой. Женщина в длинной тёмной одежде сидела на скамейке у стены и что-то медленно разворачивала, комкая в руках кусочки серебристой фольги, а перед ней переминался с ноги на ногу мальчик, совсем маленький, с лысой непокрытой головой.

– Да́ддхи! Даддхи! – клянчил мальчик.

Казалось, все эти люди и не собираются никуда уезжать.

Ана подумала, что именно так и представляла себе это раньше – сумерки, плев с сонными горожанами, чувство странной, сводящей с ума свободы, которую ощущаешь, когда уходишь, чтобы никогда не вернуться.

День, когда она покинет Нива, чтобы он не видел, как она умирает.

Откуда-то сверху полилась сдавленная музыка, которую вскоре заглушил шум прибывающего состава. Через минуту беспорядочная толпа хлынула по лестницам в плев.