Книга Спасти Феникса - Маргарет Оуэн

– Что вы имеете в виду? – Принц Жасимир вцепился в отделанную драгоценными камнями рукоятку кинжала. – Саборианский закон разрешает всем носить сталь.

Па пожал плечами.

– Все это здорово, но только закон мало касается Ворон. Все, что нам позволено, это сломанный клинок для вождя. Либо вы спрячете оружие, либо оно полетит в костер.

Он отошел, не дожидаясь ответа.

Дурацкая ухмылка Тавина стала после этого редкостью.

Фу невольно вспомнила грустных слуг в том вонючем, аляпистом дворце. Возможно, они честно горевали по лордикам. Но если последний час чего-то стоил, она за всю жизнь не смогла бы понять почему.

Когда погребальный костер увенчался саванами и костями, Па откупорил кувшин трупожара. Густая чистая жидкость потекла наружу. Он повернулся к мальчишкам.

– Давайте-ка заодно и ваши рубашки, парни. Лучше оставить в углях какой-нибудь мусор. Фу, Подлец, дайте им ваши робы и маски.

Видимо, принц Жасимир смирился с временным перемирием, потому что, когда Фу стряхнула с плаща щепки, они со стражем уже снимали свои окровавленные туники. По зажившим шрамам она могла прочитать историю их тренировок, карту всех тех случаев, когда они оказывались недостаточно проворны, чтобы отбить клинок. Пламя факелов также подчеркнуло завитки ожога, оползавшего костяшки на левой руке Тавина. Он выглядел старым и был мало похож на результат всех известных Фу упражнений.

– Старая королева невысоко ставила королевское достоинство тех, кто бесполезен в бою.

Тавин перехватил ее взгляд. Фу покраснела. Он забрал у нее плащ и маску.

– Если возникнут неприятности, мы с Жасом не станем обузой.

Первая королева родилась марканкой, а Маркан был самым древним и гордым кланом Соколов в Саборе. Похоже, замужество за представителем касты Фениксов не слишком на ней сказалось.

Подлец перехватил необожженную руку Тавина.

– Держи…

На мгновение хрупкий мир между ними пошатнулся.

Вздох, падение маски и черных покровов, молниеносное выкручивание плоти, пламя факела, сталь, испуганное ругательство.

И вот уже Подлец стоит столбом, а кончик меча касается кожи чуть пониже его подбородка.

В Соколе больше не было ни малейшего намека на дружеское отношение. Одной рукой он заслонял принца Жасимира. Взгляд Тавина упирался в Подлеца, однако слова его были обращены ко всем:

– Я устал. Не ел три дня. И напрягаюсь, когда меня швыряют, как бревно. Так что давайте еще раз договоримся, хорошо? Мы последуем вашему требованию сойти за Ворон, хоть пряча оружие, хоть помалкивая, хоть, да поможет мне Амбра, предупреждая вас насчет костей животных. – Его издевка действовала на нервы даже больше, чем ухмылка. – А в свою очередь вы, вы все, и пальцем не притронетесь ни ко мне, ни к принцу. Ни разу.

Подлец, чье горло находилось в опасной близости от острия клинка, тяжело сглотнул.

– Мы достигли взаимопонимания? – холодно уточнил Тавин.

У Подлеца заходили желваки, будто он собирался плюнуть Соколу в лицо. Было ясно как день, чем все это закончится.

Фу встала между ними, оттолкнув Подлеца назад.

– Достигли, – сказала она, не уступая Тавину ледяным взглядом. Кончик лезвия колебался на расстоянии ладони от ее глаз.

– Он войночар, – проворчал Подлец у нее за спиной. – Кажись, я видел знак.

Разумеется, черные линии украшали нетронутое огнем запястье Сокола.

– Слышал? – Фу говорила достаточно громко, чтобы долетело до Па, стараясь при этом не думать о том, каким близким и острым был кончик расплывающегося перед глазами меча. – Он просто посмотрел на твой колдовской знак.

Она насчитала один вздох, второй, третий, удерживая взгляд Тавина, не моргая.

Потом клинок со свистом вернулся в ножны так же проворно, как появился. Тавин кивнул едва заметно.

– Конечно. Теперь я его слышу. Он понял, как пользоваться словами.

Прежде чем Подлец успел подыскать слова, которые принц и его сторожевой пес сочтут более оскорбительными, она потащила его к Па.

Когда последние капли трупожара стекли на холодное дерево, Па покачал головой.

– Пронесло, – сказал он едва слышно. – Дураки Соколы все равно Соколы. Не забывайте про когти, хорошо?

– Хорошо, Па.

Она с ненавистью подумала о дрожащих руках. Застарелый гнев леденил ей кровь. Какой бы ни была клятва, Соколята любят, когда Вороны подпрыгивают при виде их стали. Она больше не забудет.

Па вложил в ладонь Фу нечто маленькое, твердое и знакомое. Голос его стал громче.

– Вы двое останетесь следить за костром. Бессмысленно его солить без грешников. Встречаемся у приютного склепа, когда почти догорит. Остальные, мы уходим.

– Кремень, – напомнил Подлец, когда Вороны уже подбирали свои веревки. – Он остался в телеге.

Па покачал головой, указывая на Фу:

– Ни к чему.

Она разжала кулак. Один-единственный молочный зуб в ожидании сверкал на фоне пальцев. Она испуганно посмотрела на Па.

Он только кивнул.

– Давай, девочка.

Фу накрыла зуб Феникса другой ладонью и стала растирать, как делают игроки, прежде чем бросить раковину. Мгновения хватило на то, чтобы нащупать глубоко внутри искорку старой жизни, духа, дремлющего в кости. Этот не походил ни на одну искру из тех, какие ей доводилось извлекать прежде, однако Па не дал бы ей ничего, с чем она не смогла бы совладать.

Она увидела шелк и золото, дворы, выложенные песчаником, кулак, пронзивший пламя перед ликующей, усыпанной, как пылью, драгоценностями толпой. Ни голода, ни страха, только чудовищный груз тщеславия. Потом, как и животное до него, видение исчезло – все, кроме пульсирующего жара в ладони.

Она открыла глаза. Зуб горел.

Фу не ощущала боли, даже несмотря на то что полоски ткани, которыми была обмотана ее ладонь, стали обугливаться. Огонь не мог причинить вреда ни Фениксу, ни, похоже, колдунье, которая призывала королевских духов. Маленькое пламя горело ярким, чистым золотом, как будто Фу держала сам солнечный свет. Она закатала рукав рубахи повыше к плечу и снова сосредоточилась на искре. Фрагменты стали собираться: упражнения в стрельбе из лука, любовь, ожидавшая в садах янтарника, церемония приобщения зубов мертвого дяди к запасам причастного… наконец, то, что она искала. Пламя свечи, вьющееся вокруг пальцев, как мурлычущий котенок.

Фу держалась за него так, как мертвый Феникс пронизывал его своей волей, и искала ответный напев в своих собственных костях. Тот, что пробежал по позвоночнику. Она вызвала искру, присоединила ее к своей собственной силе. Теперь пора было заставить ее петь.

Фу поднатужилась – головой, сердцем, каждой косточкой.