Книга Учитель танцев (третья скрижаль завета) - Анхель де Куатьэ

– Меня можно убить, обесчестить, лишить всего, что я нажил за сорок пять лет жизни. Но в главном: я – город, который нельзя взять штурмом, нельзя сжечь или разорить. Рим – можно, а меня – нет. И поэтому я ничего не боюсь.

– Максимилиан… – нерешительно вставил Секст.

Несчастный, он все еще надеялся уговорить своего друга просить императора о помиловании. Но надежды таяли у него на глазах.

–Подожди, друг, не перебивай меня, – Максимилиан нежно коснулся руки Секста. – И вот я думаю. В Риме нет человека, который бы не боялся нищеты, болезней и смерти. На против, каждый римлянин мечтает о богатстве, здоровье и вечной жизни. Каждый мечтает о том, что в один прекрасный день он проснется в своей постели и будет свеж, здоров, бессмертен и свободен от мыслей о хлебе насущном. Но вот я стою сейчас на пороге смерти. И что мне теперь бедность или болезни? Что мне смерть, наконец, если я знаю, что уже фактически умер?

– К чему ты клонишь, Максимилиан? – Секст чувствовал, что его сердце не выдержит. Мысль о предстоящей смерти Максимилиана внушала ему ужас.

Тысячи христиан погибнут на потребу толпе. Нерон, сам того не понимая, заставит всех в мире говорить о христианах. Так что в скором времени это учение приобретет массу последователей. Возможно, когда-нибудь весь мир будет поклоняться Христу. Благо это учение звучит просто и не требует от человека многого.

Но дело не в этом. Христос учит, что бедность и болезни – ерунда и даже благо, что страдать из-за этого глупо. Более того, христиане радуются смерти, поскольку она приближает их к Богу. Теперь представь, что у римлян отнимут их страх перед бедностью, болезнями и смертью… Ты думаешь, они станут счастливыми?

Боюсь предположить… – Секст оказался в замешательстве. – Мне кажется, нет.

– Я так думаю! – воскликнул Максимилиан.

– И… – протянул Секст.

– Здесь ошибка! Я – римлянин, лишенный страха перед бедностью, болезнями и смертью. Единственное мое отличие от христианина в том, что я не верю в Христа. В том смысле, что мне безразлично, искупал он мои грехи или нет. Я старался жить правильно, и если допустил какие-то ошибки, то готов за них расплатиться.

Поэтому мне не кажется, что вера в Христа что-либо изменила бы в моем ощущении жизни. Итак, все в этой задачке сделано правильно, но я страдаю, Секст! Я невыносимо страдаю! И знаешь почему?!

– Почему?! – Секст выглядел растерянным и подавленным.

– Потому что я не знаю, в чем смысл страдания!

– В чем смысл страдания?.. – эхом повторил Секст.

Да! И христиане, и римляне, поклоняющиеся богам Олимпа, все они пытаются уверить меня в том, что смысл страдания – в избавлении от страдания. Но это бессмыслица! Абсурдная, глупая, лишенная какой-либо логики бессмыслица!

Секст понял, наконец, что мучает его друга. Нет, Максимилиан столкнулся не со смертью, которой он не придавал никакого значения. Он стоял перед непреодолимой стеной истины. Истины, которую ему уже не суждено было узнать.

Чаша песочных часов, которая отсчитывает его срок, стремительно пустеет, а истина так до сих пор и не открылась ему. Всю свою жизнь Максимилиан искал эту истину, и теперь, когда он мог коснуться ее, она оказалась вещью в себе.

Внезапно дверь камеры открылась: – Сенатор Секст, вы должны немедленно покинуть тюрьму! – прошептал вбежавший в камеру охранник, лица на нем не было. – У ворот император!

* * *

Максимилиан, дорогой! император воздел руки вверх, словно испытал безмерное счастье от своей встречи с сенатором.

Нерон обожал подобные представления. Он находил особенный восторг в проявлении всяческого расположения к тому, кто должен был в скором времени умереть по его приказу.

Максимилиан положил свои цепи на пол тюремной залы для церемоний и устало посмотрел на юродствующего Нерона:

– Чем обязан?

– Ну, зачем так официально?.. – протянул нараспев император. – Я соскучился, за хотел повидаться, оказать какую-нибудь милость…Ты ведь не откажешься от какой-нибудь моей милости? А, Максимилиан?

Нерон получал особенное наслаждение, когда отказывал в помиловании осужденным. Он взял себе за правило всегда в таких случаях отпускать какую-нибудь остроту. Сейчас он надеялся провернуть такую штуку с Максимилианом.

Сенатор лишил его этого удовольствия:

– Я вполне счастлив, чтобы обременять тебя, о лучезарный.

Ты можешь выбрать себе какую-нибудь особенную смерть?.. Как ты хочешь умереть, Максимилиан? – Нерон все еще надеялся поиграть с сенатором в кошки-мышки.

Разве это имеет значение? – Максимилиан поднял на Нерона полные неподдельного удивления глаза.

Сенатор лишил Нерона его последнего развлечения.

Он невыносим! – простонал император, обратив взор к своей свите.

Прими мои соболезнования, божественный! – улыбнулся Максимилиан, и в этой улыбке было подлинное соболезнование глупости и поверхностности императора.

Я сам выберу ему смерть! Очень хорошо! – голос Нерона задребезжал от гнева. – Ты еще пожалеешь о своем недостойном поведении, Максимилиан!

Сопровождавшая императора свита затряслась от панического страха. Ничего хорошего от Нерона, находящегося в таком расположении духа, ожидать не приходилось. Теперь император будет искать жертву, чтобы сорвать свою злость. И не успокоится, пока на ком-то не отыграется.

–Кстати… – Нерон обвел взглядом свиту, повернулся к Максимилиану и прищурил свои маленькие глазки. – А ведь у нас еще есть милая, юная воспитанница – Анития! Да!

Как же это я сразу не подумал об этом?! Знаешь, Максимилиан, я почему-то уверен, что она тоже христианка…

Сенатор побледнел от ужаса.

Максимилиан потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что потолок его камеры изменил цвет.

Он стал белым… – Максим, ты меня слышишь?

Если слышишь, моргни, —

человек в белом халате водил рукой перед его лицом. – Нужно предупредить Анитию Она должна бежать. Немедленно.

– Что? – не понял доктор.

– Анитию, – прошептал Максим и снова потерял сознание.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Данила выглядел напряженным, ходил по квартире взад-вперед.

–Что с тобой, Данила? – я уже и сам стал нервничать.

–Не знаю, Анхель. Не знаю. Неспокойно мне.

Очень неспокойно.

–Может быть, что-нибудь… – я задумался, хотел что-то для него сделать, но что?

– Не знаю. Не знаю, – Данила повторял это «не знаю», как заведенный.

–Данила… – протянул я. Он остановился посреди комнаты и посмотрел на меня отсутствующим взглядом. – Неужели возвращается? – спросил он через секунду, будто бы разговаривая сам с собой.