Книга Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов

Сейчас я вспоминаю о тех своих юных планах с печалью и иронией.

Все мы в розовой юности невыносимо желаем принести пользу другим. Потом, с годами, взрослея и грубея, мы понимаем, что главную пользу надо приносить только самому себе; в основе всякого поступка всегда должен лежать личный интерес.

Даже если ты жертвуешь жизнью, защищая других, – ты делаешь это для себя.

По древнему обычаю, свадебная церемония начинается точно в полдень, в момент проникновения первого солнечного луча через главные ворота к распахнутым дверям Храма, и далее – точно в центр святилища.

Сначала музыканты играют гимн. Толпа поёт, воздев руки к небу и радуясь. Над головами взлетают цветные ленты. Потом на площадь выходят четверо старших жрецов и благословляют народ. Тут возможна давка, потому что каждый норовит пролезть для благословления как можно ближе к дверям Храма и подставить ладони или лицо под священный солнечный луч.

Потом охрана снова проходит вдоль улицы, расчищая путь для карнавала.

Далее начинается самая весёлая часть действа, собственно карнавал: все желающие проходят по главной улице, в костюмах своих тотемных птиц; каждый волен танцевать, петь или просто кривляться, дурачиться всласть.

Одновременно из княжьего дома и домов богатых вельмож слуги выносят котлы с горячей едой и потчуют всех желающих: обычно угощением служат разваренные ячменные зёрна или овсяная каша. Возле котлов тут же собираются дети, самые юные, в возрасте семи-восьми лет – эти ещё любят поесть сырого, земного; пройдёт два-три года – и они совсем забудут про пищу дикарей, довольствуясь только чистой силой солнечного света.

С тех пор и до самой смерти птицечеловек не нуждается в еде.

Иногда он охотится, спускаясь к поверхности, – но не ради пропитания, а для соблюдения Завета.

Иногда он ест земную еду, и пьёт воду, – но с единственной целью: чтобы поддержать жизнь во внутренних органах, ответственных за поглощение и переваривание растительной и животной плоти.

Мы ведь – бывшие люди.

Перерождённые, улучшенные.

Нам не нужна еда.

Но Завет предписывает нам охотиться, убивать зверей, поглощать их мясо, поедать зёрна, листья, ягоды, коренья, – всё, что ели и едят нижние люди.

Странно было мне видеть, после долгого перерыва, нашу свадебную церемонию.

Внизу, на сырой поверхности, троглодиты праздновали свадьбы совсем иначе, в обратном порядке. Сначала – официальная часть: жрецы, старшины, главы родов и племён благословляли молодых и провозглашали брачный союз свершившимся, и только после этого начинался собственно праздник, пир и гуляния; молодые, уже в статусе мужа и жены, вынуждены были долгими часами сидеть за столом, изнывая от нетерпения и усталости, в ожидании, пока гости насытятся и уснут. Более того, по первому требованию любого из гостей новобрачные были обязаны встать и жадно облобызать друг друга, что символизировало совокупление. Прочие собравшиеся глазели на прилюдный поцелуй, кричали здравицы и опустошали чаши до дна. Поистине варварское обыкновение – принуждать подростков, в главный день их жизни, к публичному соитию! К счастью, в небесном городе от этого давно отказались.

В Вертограде сначала празднуют – а уже потом, когда всем надоест, к публике выводят молодых, на малое время. Жених и невеста появляются только после захода Солнца, символизируя его потомство, истинных детей бога. Они проходят по главной улице, приветствуемые толпой, затем исчезают за дверями Храма – и на этом праздник завершается.

Я долго сидел на крыше, жадно всматриваясь в лица бывших друзей, соседей, одноклассников, родственников, а также незнакомых мне чужаков, главным образом – молодых людей, родившихся в городе уже после моего бегства; их было достаточно много; а также и дикарей, прибывших снизу: этих тоже хватало, они выделялись бледностью лиц и слабым телосложением, – и я заметил, что за то время, пока меня не было, дикари увеличились числом.

Девушка Марья была далеко не единственная, кого подняли с сырой земли в небесный город.

Сейчас, сидя на жёсткой бамбуковой кровле, наблюдая за торжеством, за круговоротом разноцветной смеющейся толпы, я понимал: Марью, конечно, не сбросят. Проведут в город. Может быть, уже провели. Её покажут старому князю, и он разрешит ей остаться, как разрешил до этого многим десяткам таких же молодых девушек. Сначала Марью возьмут служанкой в какой-нибудь богатый дом. Она будет мыть, подметать и скоблить, ибо птицечеловеки живут только в совершенной холе тела и чистоте быта. Из бескрылых троглодиток получаются исполнительные и трудолюбивые служанки.

Потом – достаточно скоро – какой-нибудь взрослый бездетный вельможа начнёт с ней сожительствовать или, может быть, даже женится, – и князь опять разрешит, потому что земная женщина тут же родит ребёнка, или двух, а если связь продлится несколько лет – будет рожать каждый год.

Дети, рождённые дикими женщинами от птицечеловека, обязательно наследуют качества птицечеловека.

Все имеют развитый скелет и кожу бронзового цвета, умеющую поглощать и преобразовывать прямую силу Солнца.

Этим младенцам не требуется материнское молоко, первое время они ещё сосут грудь, но потом отказываются: с возраста четырёх месяцев им нужен только солнечный свет.

С возраста шести месяцев дети нашего народа уже пытаются летать.

Это происходит всегда по ночам, когда и мать, и дитя спят: ребёнок поднимается в воздух, пребывая в блаженном забытьи, непроизвольно, неосознанно, не сам по себе, а как будто возносимый в чьих-то сильных ладонях.

Мой отец рассказывал мне, как я полетел: однажды ночью он открыл глаза и увидел, как я, семимесячный младенец, воспарил над спящей матерью, на высоте протянутой руки, с закрытыми глазами, в глубоком сне – и улыбался от удовольствия.

Обычно женщины-дикарки тяжело переживают этот период: они привыкли, что их дети, зачатые от соплеменных земных самцов, летать не умеют, а только ползают.

Многие из них испытывают страх перед собственными детьми.

Почти все такие бескрылые самки, прожив в Вертограде несколько лет и родив сожителю (или мужу) нескольких детей, возвращаются на поверхность, а детей своих оставляют в Вертограде.

Бывали и случаи самоубийств, когда женщины по собственной воле прыгали с городской стены вниз.

Но в общем их судьба одна: подняться в город и родить кому-нибудь из наших мужчин двоих-троих детей. А потом – исчезнуть.

Обычно они сами просят, умоляют сожителей и мужей, чтобы те вернули их на землю.

И мужья однажды уступают.

Бросив сытую, удобную жизнь, бросив собственных детей, эти женщины покидают город и возвращаются в свой обычный мир.

Их никто не осуждает. Их судьбой – после исчезновения – интересоваться не принято.

Толпа зашумела.