Книга Приливы войны - Стивен Прессфилд

Во Фракии понятия «ветер» и «небо» обозначаются одним словом — aedor, именем бога, которое не женское и не мужское, но такое древнее, говорят они, что существовало ещё до появления рода человечества. Фракийцы верят, что мир — это не земля, а небо, непреодолимое, вечное. У них есть такой гимн:

До земли и моря было небо, Уйдут земля и море — останется небо, И в тебя, человек, aedor Первым входит и выходит последним.

Ветер в укладе жизни фракийцев занимает важное место. Они всегда знают его «курс» или «нос», как они называют ту четверть, откуда он дует. Ни один тяжеловооружённый всадник не может устоять, если ему в лицо будет дуть сильный ветер. Умный человек всегда встанет так, чтобы ветер дул ему в спину. А не очень умный попробует пойти против ветра.

Aedor учитывается при расположении лагеря, при формировании свиты принца. У Севта свита превышала сто человек, и каждый занимал своё место относительно хозяина относительно иерархии, которая здесь соблюдается так же тщательно, как при персидском дворе. И только один иностранец познал все тонкости фракийского этикета. Надо ли называть его имя?

Мы миновали его прибрежный замок, надеясь увидеть Алкивиада за Холодной рекой, вторым ярусом гор, куда он ушёл, как сказал наш проводник, на salydonis. Это и охота, и особая церемония, во время которой менее влиятельный владетель присягает на верность более влиятельному. После этого спартанцы — дипломатическая миссия Энди я — должны будут оценить войска, которые соединятся с ними, по предложению Алкивиада и Севта. В течение двух дней мы не встретили никого, даже овечьих пастухов. Шерсть овец там не метят краской, поскольку правила гостеприимства позволяют любому взять то, что ему надо. Наконец на горизонте появился одинокий всадник. Он находился в тысяче футов над нами и приближался с бесстрашием молодого бога. Всадник зигзагами спускался с гор, а мы поднимались ему навстречу.

Когда принц приблизился, мы поняли, что это девушка — в высоких кожаных сапогах, как у мужчин. Поражали блеск и пышность её волос. Они сверкали, как мех соболя. Она завязывала волосы узлом на затылке, завитушки шевелились вокруг её лица.

— Оставайтесь здесь, — приказал нам проводник. — Станьте лицом к ветру.

Он поспешил приветствовать её. Пешие догнали нас.

— Кто эта ласточка? — поинтересовался Теламон.

— Александра, — ответил наш сопровождающий.

Это была женщина Севта. Не просто его подруга в постели, но супруга и царица. Она не соблаговолила признать существование нашего отряда, а говорила лишь с проводником. Я спросил, путешествуют ли женщины по Фракии в одиночку.

— Кто оскорбит её, господин, тот станет пищей для ворон.

Нас предупреждали, чтобы мы не смели глазеть на женщину другого мужчины. Но в данном случае это было невозможно. Её волосы блестели, как шкура куницы, а глаза были под стать и сверкали драгоценными камнями. Её конь был той же масти, словно она специально подбирала его под цвет волос, как городская женщина выбирает платье, чтобы подчеркнуть оттенок своих глаз или кожи. Казалось, животное тоже чувствует это, так что эти двое, конь и женщина, составляли одно прекрасное и благородное целое, и оба знали об этом.

В тот вечер мы достигли лагеря Алкивиада. Там находились Эндий и высокопоставленные спартанские офицеры. Севта не было — он отправился в набег на кого-то. Алкивиад возглавлял четыре племени. Тридцать тысяч человек, самая большая армия западнее Персеполя.

На следующий день мы выехали посмотреть учения. Всадники из одрисcов и пеониев, пять тысяч человек. Ещё десять тысяч скифских лучников и пельтастов. Кадровые офицеры-греки воздвигли фальшивый форт на опорном пункте равнины, по колено покрытой снегом. Там бегала орда диких псов, которая идёт по следу фракийских орд и убирает то, что остаётся после них. Упражнение заключалось в том, чтобы два крыла кавалерии напали с юга, лицом к ветру, а третье при поддержке пехоты — с севера. Почти сразу учение превратилось в кровавое безумие. Фракийцы не понимают, что такое тренировка. Они начали стрелять всерьёз, и возмущённым офицерам пришлось разводить их в стороны. У дикарей была только одна цель: удивить владык своей личной смелостью и умением управлять лошадью. Мы увидели несколько всадников, которые, стоя в стременах, на полном скаку бросали копья и топоры. Другие, перегнувшись набок, пускали стрелы из-под шеи лошади. Только чудом удавалось избежать кровопролития. И теперь, когда тренировка была прервана, каждый обитатель здешних болот желал получить обратно своё оружие. Эти головорезы устроили шумный спор, весело переругиваясь и призывая в свидетели всех своих родственников и соплеменников.

Последующая пирушка и массовое совокупление с наступлением темноты не поддаётся описанию. Вся равнина озарилась кострами. Под барабаны и цимбалы повсюду самозабвенно плясали орущие люди. В этих диких, свободных варваров невозможно было не влюбиться. Но стоило лишь пройти через лагерь, перешагивая через потные, поглощённые любовью пары, как становилось понятным, почему эти самые многочисленные и доблестные воины на земле не оставили на восковой дощечке истории никакого следа. Их собаки — и те были более дисциплинированными.

Вместе с Эндием и Теламоном я возвратился в podilion Алкивиада. Он ещё не спал. Эти лачуги из шкур и дёрна, круглые, низкие и очень удобные, были вырыты так, что человек спускался туда, словно в барсучью нору. В очаге горит огонь — там уютно даже в метель. Мантитей и Диотим находились там вместе с «Кошачьими глазами» — Дамоном и Несторидом; все закутаны в меха. И ещё примерно дюжина офицеров — я их узнал. Хорошие офицеры, с самосского флота.

— Приветствую вас, изгои и пираты! — встретил Алкивиад вошедших.

Разговоры о политике шли всю ночь. Я вздремнул, устроившись между двух собак-медвежатников. Наконец перед самым рассветом разговор прекратился, и Алкивиад, пробираясь сквозь дым, подал мне знак выйти с ним на воздух.

Он знал о смерти моей жены и о том, что меня обвиняют в убийстве. Слова были излишни, да он и не пытался что-либо сказать. Он только шагал рядом со мной по промерзшей земле. Я никогда не испытывал такого трепета — ни в бою, ни в какой-либо передряге, — какой нападал на меня в его присутствии. Страшно было разочаровать его. Несмотря ни на какие его промахи. Ты меня понимаешь, Ясон? Его воля была настолько неодолимой, а ум так остёр, что требовалось собрать все силы, чтобы держать себя в руках и не выглядеть болваном.

Он показал на людей, спавших вокруг лагеря.

— Что ты думаешь о них?

— В каком смысле?

Он засмеялся. Из его рта вырвался пар.

— Как о воинах. Как об армии.

— Ты можешь быть серьёзным?

Мы пошли медленнее, и он начал объяснять. У Афин нет одного, что помогло бы им развить успех на море. У Афин нет кавалерии.

— Ты забыл ещё про деньги, — добавил я.