Книга Лермонтов - Алла Марченко

Княгиня Лиговская, женщина опытная, рассчитала правильно: не более чем через год Печорина, по словам Максима Максимыча, перевели в е…й полк и «он уехал в Грузию». Согласно совершенно справедливому предположению Я.Михлевича,[43] это был Тифлисский егерский. Как и Нижегородский драгунский, полк считался привилегированным. Вскоре, впрочем, и эта полуссылка для Печорина кончилась. Он был возвращен в Россию, получил отставку и даже, как я уже упоминала, высочайшее разрешение на путешествие в Персию.[44] Нам все эти подробности мало что проясняют, однако в лермонтовские времена они были куда более красноречивыми.

На чистейшем недоразумении основано, кстати, и упорно кочующее из одной книги в другую утверждение, будто за дуэль с Грушницким Григорий Александрович Печорин был сослан в «скучную крепость». Как следует из записки доктора Вернера (сразу после дуэли), все уверены: причина смерти Грушницкого – несчастный случай; комендант, конечно, догадывается, что дело нечисто, но так как доказательств никаких – одни слухи, а коменданту дознаваться невыгодно, то, естественно, никаких действий он и не предпринимает. Береженого, однако, Бог бережет! Сочтя предупреждение Вернера: «…советую быть осторожнее» – разумным, Печорин сразу же после объяснения с Мери по собственному своему хотению оставляет Кисловодск, то есть возвращается в полк, откуда его с провиантским обозом и отправляют на зимнюю стоянку в пограничную крепость, под начало доброго штабс-капитана: «Через час курьерская тройка[45] мчала меня из Кисловодска!»

На то, что и из Петербурга Печорин не сослан, а переведен, намекают и маршруты его кавказских странствий: он то участвует (вместе с Грушницким) в деле на Правом фланге, то оказывается в Тамани, то перебирается в Пятигорск на все долгое кавказское лето, хотя в отличие от Грушницкого, находящегося на излечении, не имеет на то формального права. Правда, и сам Лермонтов заявился в назначенный ему Нижегородский драгунский полк уже после того, как «вышло прощение». Но то – Лермонтов, которому, как уже говорилось, помогало и потворствовало тогдашнее кавказское военное начальство, начиная от командующего Линией и Черногорией Алексея Александровича Вельяминова и кончая бароном Розеном. У Печорина неформальных прав на послабления нет, как не было их и у остальных «охотников» за сильными впечатлениями, однако ведет он себя так, как вели себя именно эти «залетные птицы» («петербургские слетки» – так сказано в «Герое…»): живет в собственное свое удовольствие, словно и нет и не было никакой войны…

По свидетельству знатока Кавказа и его историка Е.Г.Вейденбаума, этих «слетков», или «гостей», или «охотников», коренные кавказские служаки называли фазанами. Чтобы оценить по достоинству меткость метафоры, надо представить себе, как выглядела весной, в разгар их «перелета», столица Северного Кавказа, когда и на грязных ставропольских улочках, и за табльдотом у командующего Кавказской линией и Черноморией Алексея Вельяминова, и в единственной сносной городской гостинице (у Найтаки) сходились мундиры всей русской армии, начиная со столичных, гвардейских, и кончая линейными. На фоне побуревшего темно-зеленого (сюртук) и выгоревшего светло-голубого (погоны) гвардейская экипировка смотрелась вызывающе, не по месту и назначению. Особенно бросались в глаза лейб-гусары – они так и напрашивались на ироническое уподобление: самец-фазан со своей интенсивно-красной грудкой редкостного, ну прямо-таки гвардейского «окраса» и золотым оплечьем и в самом деле поразительно похож на гусара, надевшего свой алый доломан! Так похож, что казалось: пернатый красавец и задуман и исполнен природой как дружеский шарж на петербургского военного щеголя. А уж про стайку молодых фазанов-слетков и говорить нечего: они уж точно смотрелись остроумной пародией на сводный гвардейско-кавказский полк, в обмундировании которого с затейливой изобретательностью варьировалось разно-красное с золотым!

Впрочем, обыгрывалось не одно лишь внешнее сходство. В работе о Грибоедове («Мы молоды и верим в рай») Натан Эйдельман цитирует фехтовальный выпад Бестужева-Марлинского, нацеленный в петербургских «слетков», правда, более раннего, еще грибоедовской поры «выводка»: «До сих пор офицеры наши вместо полезных или по крайней мере занимательных известий вывозили с Кавказа одни шашки, ноговицы да пояски под чернью. Самые изыскательные выучивались плясать лезгинку – но далее этого ни зерна. В России я встретился с одним заслуженным штаб-офицером, который на все мои расспросы о Грузии, в которой терся лет двенадцать, умел только отвечать, что там очень дешевы фазаны».

Кстати, о фазанах.

В очерке «Кавказец» Лермонтов как характеристическую черту армейца «первобытного периода» отмечает отсутствие кулинарной изобретательности – «возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи». В этом плане Максим Максимыч оказывается исключением. Причем обнаруживается это не сразу. При первой встрече, как мы помним, у него при себе нет даже чайника, чаем угощает его странствующий и записывающий офицер. Зато в следующей главе («Максим Максимыч»), а ее действие происходит спустя всего несколько дней после ночевки в осетинской сакле, открывается, что штабс-капитан «имел глубокие сведения в поваренном искусстве» и доказал это – «удивительно хорошо зажарил фазана» и даже полил его невесть где добытым «огуречным рассолом». Пытаясь уговорить Печорина задержаться на почтовой станции хотя бы часа на два, он соблазняет его тем же кавказским деликатесом: «Мы славно пообедаем… у меня есть два фазана».

Допускаю, что это всего лишь колоритная подробность, но не исключено, что, дважды задержав наше внимание на реальных, кулинарных фазанах, Лермонтов хотел, чтобы мы вспомнили: слово фазаны в контексте кавказской трагедии имеет еще и переносный, и очень даже важный – разоблачительный – смысл.

Впрочем, к середине 1830-х «петербургским слеткам» наскучили и очень дешевые фазаны, и пояса под чернью, и даже шашки. У них появилась страсть к куда более опасным кавказским игрушкам. «Приземлившись» в Ставрополе, добровольцы, в соответствии со своими намерениями и склонностями, выбирали подходящую экспедицию. Те немногие, кто желал «практически научиться военному ремеслу», просились, как правило, на Левый фланг, где шли бои, имевшие влияние на ход «вечной войны». Истинные же «фазаны», «прилетевшие» на Кавказ в надежде на сильные впечатления и скорые отличия, стремились попасть в распоряжение генерала Г.Х.Засса, прозванного горцами «шайтаном». Вот что пишет об этом кумире петербургских «удальцов» уже упоминавшийся Е.Г.Вейденбаум: