Книга Тактика победы - Михаил Кутузов

Следствием этой ужасной пищи была сильная дизентерия, которая ежедневно уносила 40 или 50 человек. Им было трудно бороться с этой болезнью, так как у них в лагере не было ни докторов, ни медикаментов. Умерших своих они хоронили очень поверхностно, и поэтому от могил шел страшный смрад, который, соединившись с запахом, происходящим от дизентерии и от гниющих лошадиных трупов, был настолько силен, что невозможно было подойти к лагерю их, и мы сильно опасались чумы.

Марков выставил против турецкого лагеря 40 мортир и пушек, из которых производилась безостановочная стрельба. Генерал Гартинг приказал выстроить в 100 футов от правого фланга турок батарею на 6 орудий, а флотилию разместили поперек реки в 60 футов.[132] Гартинг не покидал своей батареи, и хотя его предприимчивость всем была известна, он отдал здесь такую диспозицию, которая доказала мне, что насколько он хороший начальник отряда, настолько плохой инженер.

Флотилией заведовал Акимов, который, оставаясь один, всегда выказывал бездеятельность и безрассудность, но всегда очень энергичный, когда его принуждают действовать другие.

Маленький островок, расположенный посередине реки, против центра турецкого лагеря, был укреплен, и в нем была поставлена батарея, которая была снесена по приказу Маркова отрядом 6-го егерского полка под начальством капитана Гасса, а находившиеся там пушки нам очень пригодились. Все наши батареи положительно давили турецкий лагерь, особенно батареи Гартинта и флотилия окружали его с одного конца до другого.

Когда несчастные турки, чтобы избежать нашего ужасного огня, спасались в свои редуты, я выставлял побатарейно по 50 орудий или гаубиц и, стреляя гранатами в их массы, истреблял людей, заставляя их возвращаться в лагерь. Наконец они были принуждены вырыть ямы, в которых и сидели дни и ночи, часто умирая с голода.

Ни один визирь никогда еще не находился в таком положении, в каком был Ахмет. Он потерял свою армию, все свои запасы, весь обоз и чувствовал, что он может потерять и некоторые крепости, а затем и свою голову. Он видел, что никак не может нам сопротивляться, если мы хоть сколько-нибудь двинемся вперед, но, несмотря на все это, он все-таки вышел из этого положения как человек ума.

Суворов как-то сказал, что никто не может обмануть Кутузова, даже Рибас[133]; это было сказано, чтобы польстить его уму. Ахмет оказался тоньше Рибаса, так как обманул Кутузова, хотя, надо прибавить, нынешний Кутузов не был Кутузовым 1788 года.

Как странно было видеть нашего главнокомандующего, после такого блестящего успеха беспокоящегося о положении Маркова. Он опасался, чтобы визирь не собрал свои войска и чтобы Измаил-бей не вошел в Видин, несмотря на то, что ему нужно было 15 дней для прибытия туда, да он и не мог привести туда более 10 тысяч человек, которые могли бы угрожать наступлению Маркова. В этом и состоял главный недостаток Кутузова, который господствовал над всеми его качествами.

Со следующего дня бегства визиря в Рущук нас начали одолевать посылаемые им парламентеры. Я умолял Кутузова не принимать их, требовать сдачи лагеря и Рущука или овладеть ими одним смелым натиском, а затем идти вперед, взять Шумлу и подписать мир на барабане, у подножия Балкан.

Я хорошо знал турок и знал также, что если мы не воспользуемся случаем соблюсти свои выгоды (что упустил гр. Каменский после сражения при Батине), когда из страха они решительно на все согласятся, то выказывать им слабость и снисхождение – значит дать им возможность почувствовать себя бодрее, и тогда они нелегко пойдут на уступки.

Всякая нация, будь она даже не цивилизованная, гордая, низкая, пресмыкающаяся или заносчивая, или неспособная понимать какие-либо деликатные отношения, всегда принимает доброту и мягкость только за слабость и бессилие. Доброта же Кутузова уверила визиря, что мы были не так сильны, как он предполагал раньше, и он решил заставить нас потерять драгоценное для нас время.

Он правильно рассудил, что позднее время года не позволит нам предпринимать крупные операции, а этого времени будет вполне достаточно, чтобы турки оправились от страха и снабдить Рущук провизией.

Все это удалось ему только отчасти. Он отправлял в Рущук все, что он мог достать у вооруженных местных жителей (часто турецкие войска состоят только из них). Ненодвижиый Марков нисколько не противился его действиям, так как Кутузов ему ничего не приказывал, а с 500 казаками он мог бы войти в Рущук и остановить подвоз провизии, но он не сделал этого, и вообще не сделал ничего.

Визирь решился предложить Кутузову мир и написал ему следующее письмо: «Я на Вас напал врасплох. 28 августа Вы сделали со мной то же самое. Теперь, перейдя Дунай, мне ничего не остается, как предложить мир. Заключим же его. Будьте великодушны и не злоупотребляйте Вашими успехами». Кутузов был великодушен. Заключить мир было нетрудно, так как наши требования были очень умеренны. После того, что я написал Воейкову; после того, что Кутузов сообщил Государю; после того, что герцог Ришелье в своей секретной переписке не переставал представлять, Государь дал секретные приказания, которые прошли через военного министра без ведома гр. Румянцева, но, по необъяснимым причинам, он упорствовал и хранил их при себе, скрывая от канцелярии и министра иностранных дел, несмотря на явные доказательства неправильности его взглядов, его полного ослепления, упрямства и того зла, которое он приносил России.

Главные четыре пункта, которых требовало заключение мира, были следующие: 1) границы в Европе, 2) границы в Азии, 3) сербы и 4) деньги на покрытие расходов войны.

При других обстоятельствах Бессарабия, Молдавия и Валахия не могли нам заплатить за ту кровь и те сокровища, которых нам стоила эта разорительная война, но положение, в котором теперь находилась Россия, и то положение, в котором она могла вскоре быть, требовало принесения больших жертв для заключения мира, сделавшегося теперь необходимостью.

Не только его непременно нужно было заключить, но даже надо было добиться союза с турками. Поэтому мы должны были стараться не раздражать их требовательными условиями, вследствие чего мир, только что заключенный, мог бы порваться.

Все были слишком долго ослеплены поведением Франции, но теперь можно было не сомневаться в войне с Наполеоном; она была неизбежна, и только война в Испании несколько задержала ее до того состояния, в котором мы тогда находились.

У нас было в Польше 200 тысяч человек, что, конечно, было не слишком много, тем более, что у нас было мало резервов, но зато Молдавская армия, возвращающаяся в свои границы, составляла прекрасные войска, только что перенесшие войну с турками.