Книга Вне закона - Овидий Горчаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Агентурная разведка донесла из Пропойска, что недобитые полицаи бежали из села, услышав адский шум врывавшихся в Ржанку «партизанских танков»: «секретное оружие» партизан – мотор отрядной трехтонки – полностью оправдало себя. Порадовала хорошая весть: среди гражданского населения в Ржавке жертв нет. Из тех же источников стало известно, что пленные разведчики, доставленные в Пропойск немцами еще вечером в крытом грузовике, брошены в тюрьму СД. Гришка-полицай, наш агент, сообщил, что Боровик держится молодцом. Полицаи прозвали его «хачинским волчонком». Начальник полиции Пропойска будто бы даже сказал: «Какие же у них тогда матерые волки!» Допрашивал их самолично новый комендант Пропойска. Начал он с конфет, называл Боровика и Милку «Гансом и Гретель», а кончил пытками. Но партизанская «Гретель» испугалась пыток и выболтала все, что знала. Комендант, очень довольный, сразу же стал звонить по телефону в Могилев и Быхов.
Милку я хорошо помнил: не по летам грудастая, краснощекая матрешка, голубоглазая хохотунья с кудряшками. Была она прилежной санитаркой, но чуть в обморок не падала, когда ей давали стирать кровавые бинты. И эту девчонку Самсонов с Ивановым послали в разведку!
Вечером лагерь, как всегда после крупной отрядной операции, был многолюден. Только что после общего «подъема» закончился поздний обед. Вокруг штабного шалаша толпились вояки, о командирском звании которых красноречиво говорили пистолетные кобуры, планшетки и замысловатые партизанские сбруи. Я поздоровался с Аксенычем, Дзюбой, богомазовцем Костей-одесситом. Командиры курили, переминались с ноги на ногу, поглядывали на затянутый немецкой пятнистой плащ-палаткой вход в командирский шалаш. Тут же крутился и болтал без умолку, поблескивая выпуклыми наглыми глазами, командир разведки Иванов. Одет он сравнительно скромно: светло-голубой френч, клетчатые брюки гольф, фетровая шляпа с перышком оливкового цвета, ярко-желтая кобура, нацепленная для форса по-немецки, на левом боку, на правом – крошечный «беби-браунинг»: у Самсонова выпросил. Буйно разросшиеся рыжие бакенбарды придавали ему невыразимо нелепый вид. Но ему и невдомек, что вид его смешон и жалок. Принимая картинные позы, со всегдашними нелепыми своими ужимками, чистя ножичком ногти, чтобы показать всем унизанные трофейными кольцами и перстнями пальцы, этот ловкач и пустозвон хвастался:
– Я глаза ваши и уши. Да кабы не мои разведчики, мы бы не отделались вчера такими легкими потерями. Я и на фронте, еще лейтенантом, разведкой заворачивал. Я, конечно, не Иванов, сами знаете – конспирация, нельзя нам фамилию настоящую носить. В немецкий тыл, это самое, дурака не пошлют. Впрочем, и это бывает – Козлов у меня того-этого… – Он покрутил указательным пальцем у виска. – Но это уж здесь, в тылу, на нервной почве. А «музыкант» мой, Ванюшка, радист первого класса! Вон он на ключе выстукивает! Рация-то не чья-нибудь, моя. Жорка-капитан небось без рации прилетел. Что бы вы тут без меня делали? Без связи с Большой землей? Тс-с-с! Слышите, как капитан Токарева честит?
Постоянно вздоря полегоньку да потихоньку с Самсоновым, Иванов заметно подражает ему во всем – те же манеры и замашки. Не всякий начальник обрадуется таким подражателям. Рядом с этими гротескными карикатурами начальник и сам становится понятней, прозрачней.
Из штабного шалаша доносился голос Самсонова.
– Согласно уставу, – цедил он с ледяным презрением, – самовольное оставление поля боя равносильно измене и влечет за собой высшую меру наказания… Но вы еще можете пригодиться мне как радист. Я разжалую вас в рядовые… Помните, самоотверженность и еще раз самоотверженность. Как вы стоите перед командиром? Смирно! Можете идти. Поворачиваться, поворачиваться не умеете!
Токарев вышел из штабного шалаша сгорбившись, морщась, точно от зубной боли, с плывущими по широкому лицу красными пятнами. Он остановился, обвел всех невидящим взглядом, глубоко вздохнул и поплелся за шалаши.
Падение Токарева было неожиданностью для всех. Этот добродушный богатырь в генеральском мундире оказался трусом особого сорта, расчетливым, хладнокровным трусом, совсем не похожим на того потерявшего голову бойца, который плакал в истерике и панике у ржавской школы. Теперь мне казалось, что я и раньше, чуть не с самого начала, чувствовал какую-то фальшь в его стремлении казаться рубахой-парнем.
– Погорел Великий Комбинатор! – пояснил для всеобщего сведения Иванов. – В Ржавке полные штаны набрал. Вчера нарочно отстал от штурмового отряда. Весь бой прятался где-то. В рядовые его теперь. А мало!
Странно слышать такое от Иванова. Во всем отряде лишь один человек не признавал, что Иванов трус, – сам Иванов. Глядя на него, я думал об Алесе, девушке из Ветринки. Неужели этот хлыщ добился своего?
– Скажи на милость! – удивлялись партизаны, глядя вслед Токареву. – А с виду богатырь, монумент, и на язык такой бойкий!
– Небось от Церковного Осовца отвертелся, сачок!
– В открытом бою сдрейфил, это не засада.
– У себя капитан? – громко спросил Василий Козлов, осаживая у шалаша взмыленного коня.
– А вот и помощник мой! – обрадовался Иванов. Он приосанился. – Докладывай, Козлов!
– Капитану доложу! – отрезал тот, ловко соскочив с коня.
– Что?! Лейтенант Козлов! Кто твой командир? – закипел Иванов.
– Катись на хрен! – бешено рявкнул Козлов, всучив поводья своему оторопевшему начальнику, и тут же плотно задернул за собой плащ-палатку.
Иванов швырнул поводья, разразился бранью и ринулся в командирский шалаш. Командиры натянуто улыбались, в неловком молчании прислушиваясь к воплям взбешенного начальника разведки:
– Я ставлю вопрос ребром! Везде есть начальники штаба… Назначай меня! Или начальником особого отдела назначай! Чья рация? Уйду с рацией!
– Молчать! – обрезал его Самсонов. – Занимайтесь своим делом! После гибели Памятнова, черт бы вас побрал, вы развалили мою агентурную разведку! Кого вы в Ржавку меня уговорили послать?! Сопляков, которые сразу раскололись?!
Козлов привез сразу две вести: комендант Пропойска отдал Милку в наложницы пропойскому полицмейстеру, а чуть не до смерти замученного Боровика, пока еще теплилась в нем искорка жизни, спешно повесил на главной площади у комендатуры, лицом к Варшавке.
До захода солнца оставалось не больше часа, уже прохладные тени незаметно всползли по рыжим стволам стрельчатых сосен, когда в предзакатном розово-голубом небе со стороны быковского аэродрома появилось звено пикировщиков Ю-87. На них не обратили особого внимания: над лесом проходила воздушная трасса немцев. На этот раз бомбардировщики развернулись над лесом – так что низ крыльев с черными крестами в желтых обводах вспыхнул в закатных лучах – и, наклонив красные носы, сорвались вдруг в пике. Завыли сирены, противно завизжали бомбы, лес всколыхнулся и задрожал от тяжелых взрывов. И словно брызнули осколки: во все стороны, ошалев от ужаса, метнулись птицы. С торжествующим ревом, показав клепаное брюхо, взмыли бомбовозы. На опустевшей поляне хрипел патефон. Затупленная иголка царапала сыгравшую до конца пластинку. По лагерю, заползая в шалаши, стлался густой белый дым от впопыхах залитого водой кухонного костра под недоваренным супом. Бомбы рвались теперь за Ухлястью, в стороне Ветринского отряда.
