Книга Китаист - Елена Чижова

– Молодые, как мы с тобой. А узнать можно. Я ить как глянул – сразу: этот, слева, Матвей Федрыч. Черты, конешно, расплылись. Но костяк-то остался. Лоб. Линия ушей. Зазор. Глянь, от носа до верхней губы…

– Ну ты даешь! Прямо академик Гюнтер!

– Дак музей его. В универе. Материалов – выше крыши. Сидит какой-нибудь поц. А другой циркулем его мерит. Или черепушку щупает.

– Подозреваешь, что они евреи? – он кивнул на фотографию, чувствуя смертельную скуку: неужели Ганс поддерживает эту псевдоантропологию, разработанную идеологами нацизма? Просто стыдно за него.

– Не, Гюнтер многих изучал. Сперва евреев и большевиков. Потом психов разных. И ваще, преступников.

– И какие выводы? – он едва сдержался, чтобы не зевнуть.

– Те чо, правда интересно? Айнс: преступниками рождаются. Цвай: у них дегеранетивные признаки…

– Какие-какие? – он переспросил насмешливо.

– Извращенцы они, короче. Не рюхают, где добро, где зло.

– Ну да, – он кивнул. – А Гюнтер, значит, рюхает. Гюнтер не извращенец? И в башке у него все нормально?

– Ты спросил – я ответил. Могу ваще не рассказывать. – Ганс уставился в окно. Хотел выдержать характер. Но его хватило ненадолго. – Этот, – ткнул пальцем в парня, стоявшего рядом со стариком. – Убийца. Главный ихний признак – каинова печать.

– Это… который брата своего?.. – на лбу того, на кого Ганс указывал пальцем, и вправду лежала тень.

– Ваще-то не Гюнтер это открыл. До него ищо. Инквизиторы.

– Да… – он протянул насмешливо. – Воистину уважаемый и солидный источник знаний о современном человеке. Алхимию еще приплети.

Тот очевидный факт, что парень, стоящий справа от старика, военный преступник, не требовал доказательств. Кому нужны мракобесные теории Гюнтера и его средневековых предшественников, если этот тип и так одет в фашистскую полевую форму?..

– Зря смеешься. Морда узкая. Взгляд холодный. Губы тонкие, мочки ушей маленькие…

Он смотрел против воли. Под его внимательным взглядом черты лица расплывались, словно неизвестный фашистский прихвостень, приспешник, которого советское правосудие вот-вот выведет на чистую воду, решил состариться, точнее прикинуться глубоким старцем, надеясь избежать сурового, но справедливого наказания. Поперек лба прорезывались глубокие морщины; такие же, только косые, тянулись от крыльев носа к углам крепко сомкнутого рта.

«Но это же… Нет! Не может быть…» – он, машинист сверхскоростного времени, рвал на себя рукоять тормоза. Но проклятое время, которому он от всего сердца доверился, не слушалось тормозов. Под днищем заскрежетало. Он зажмурился, предчувствуя неизбежность крушения: всего, на что полагался в жизни.

Но ничего страшного не случилось. Внезапно возникнув, скрежет так же внезапно смолк. Серебристое тело поезда как ни в чем не бывало летело вперед, будто пружина времени, распрямившись на одно короткое мгновение, снова сжалась до отказа, вернувшись обратно, в год 1941-й, самый канун войны, где не было никаких морщинистых старцев. Только молодые парни: один – отец его сестер, бывший муж матери. А другой…

– Дак ты знаешь его, што ли? – Ганс смотрел внимательно.

– Я? Понятия не имею, – он ответил, не сморгнув.

– Устал, посплю малёха, – Ганс направился было к выходу. Но он окликнул.

– Погоди. Говоришь, Геннадий Лукич… А сам-то ты его видел?

– Не-а, – Ганс мотнул подбородком. – Грю же, научник с им контачит. А чо?

– Да так, – он улыбнулся. – Спросить, что ли, нельзя?

Но стоило Гансу скрыться – улыбка съежилась и сползла. Его кинуло в жар. Слава богу, теперь, а не во время разговора. «Наблюдательный, гад. Мог заподозрить…»

Молодец. Пресек ихнюю провокацию. Своих не сдаем, а?

В том, что это вражеская провокация, сомневаться не приходилось. Злосчастная фотография, которую Ганс предъявил ему для опознания, – звено все той же цепи. «Грёбаной!» – на губах, точно клок пены, вспухло нем-русское словцо.

Если что и вызывало сомнение – роль старика. Положим, Ганс и старик работают в связке. На данном этапе спецоперации важно не это, а то, другое, от чего до сих пор сводило пальцы. Он глубоко задумался, сопоставляя детали. С трудом, но вспомнил имя, которое назвал старик: Гешка. И ранило его не куда-нибудь, к примеру, в живот. А в ногу… Геннадий Лукич хромает. «Ну мало ли бывших фронтовиков, кого ранило в ногу, кто тоже хромает!»

И тут, будто сошлись концы разорванного провода (не сошлись, это он, советский связист, закусил, зажал их передними зубами), ему открылся замысел врага. В сердцевине лежала клевета. Огульно обвинив шефа в пособничестве, враги надеялись сбить его с толку. Подвести к мысли, будто он откомандирован в Россию с одной-единственной целью: добыть фотографию, компрометирующую его шефа.

Вот теперь он наконец осознал. Всю степень их подлого коварства. Враги тщились доказать, будто его ум и талант ни при чем. Если следовать их извращенной логике, выходит, Геннадий Лукич его вел. Давно, с самого детства. Потому что знал их семейную историю, вычислил по своим каналам. И комнаты на улице Братьев Васильевых им вернули не потому, что у матери сохранились жировки. А по прямому распоряжению шефа. Значит, и китайский интернат – не случайно? Не потому, что он жил неподалеку. И университет… «Выходит, не будь этой фотографии, которую шеф якобы надеется заполучить, чтобы уничтожить свое преступное прошлое, службу в фашистской армии, – никуда бы меня не приняли? – он едва не рассмеялся. Ладно диссертация. Тут Геннадий Лукич и вправду оказал ему помощь. – Но всего остального я достиг сам. Собственным усердием и талантом». Все остальное – пустые наговоры…

Блеф! Чистый блеф! – внутренняя наружка, и та фыркнула.

«Слава богу, у меня хватило ума разобраться».

Ну разобрался. А делать-то чо? С фоткой. Может, в помойку ее? И концы в воду.

Явись такая простая мысль ему самому, так бы и сделал. Но не идти же у этого на поводу. «Успеется. Пусть пока полежит. Каши, небось, не просит… – он вернулся мыслью к захребетникам. – На козе меня думали объехать, спецоперацию разработали. Все учли. Спланировали. А все равно прокололись. Потому что сами – предатели. И судят всех по себе».

Он сладко потянулся, предвкушая счастливый миг. Когда выложит на стол злосчастную фотографию (которую надо забрать у Ганса). В качестве иллюстрации к своему рапорту по командировке. Вот Геннадий Лукич посмеется. И он вместе с ним.

За победу (один против разветвленной вражеской агентуры – это вам не фунт изюму) полагается выпить. Тем более осталась початая бутылка, таможня все равно не пропустит.

Он оглянулся на женщину, работавшую с бумагами: «Может, пригласить… – Но не решился: во-первых, наверняка откажется. А не дай бог – захребетница, еще и обхамит. – Или его, дурака этого… – вдруг представил, как Ганс, который ни о чем не догадывается, поднимает тост за дружбу, а он, как ни в чем не бывало, поддерживает. – Рюмок-то нет. Придется из бутылки. Сперва Ганс. А после него – я…» – у него зашлось сердце – в предвкушении, но не горечи шнапса, а той, сонной сладости…