Книга Загадка Катилины - Стивен Сейлор

— Оказывается, среди спора по поводу жизни или смерти заключенных Цезарю пришло письмо от сестры Катона, довольно легкомысленного содержания. Сервилия всегда служила источником головной боли для великого моралиста. Нарочно ли придумал Цезарь эту сцену, чтобы заткнуть рот своему противнику? Или Сервилия, сидевшая все время дома и мало осведомленная о проблемах государства, вдруг воспылала неожиданной страстью? Даже самый смелый автор комедии не раз подумал бы, прежде чем включать такую в высшей степени нелепую сцену. Но хотя Катона удалось смутить, все-таки он настоял на своем. Сенат проголосовал за применение высшей меры наказания к пятерым из девяти заключенных. Среди них было два сенатора, Лентул и Кетег, два всадника, Луций Сатилий и Публий Габиний Капитон, и один простой гражданин, Марк Цепарий.

Сенаторы боялись, что с наступлением ночи сторонники преступников могут предпринять попытки освободить их, поэтому поспешили с исполнением приговора. Пока преторы пошли за другими, Цицерон в окружении многочисленных сенаторов отправился в дом на Палатине, чтобы привести Лентула. В толпе оказался и я, ощущая биение сердца, потому что настороженно ожидал проявлений восстания. Но никаких выкриков не было, слышалось только гудение голосов. Никогда еще я не замечал, чтобы толпа на Форуме была так молчалива. На лицах людей отображалось благоговейное чувство ужаса перед потрясающим зрелищем. Всех просто заворожил смертный приговор. Я снова вспомнил о театре, где зрители отвлекаются от повседневной реальности и сталкиваются с высшими силами. Сенат Рима провозгласил свою волю, и ничто в мире не отменит его приговора.

Со мной были Экон и Метон. Я хотел было задержаться, но Метон тянул меня вперед. За щитами и поднятыми мечами я увидел самого Цицерона. Одной рукой он поднимал край тоги. Глаза уверенно глядели вперед, подбородок поднят.

За ним последовал еще один сенатор в тоге, с таким же непреклонным выражением лица, только более старшего возраста. Лентул не выказывал никакого страха, и в нем не было ничего мелочного или смешного, не было никакого сарказма, благодаря которому он приобрел свое прозвище. Если бы я не знал их в лицо, то не различил бы, где преступник, а где консул. Лентул на мгновение повернул голову в мою сторону, и это был взгляд человека, идущего на смерть.

Совсем рядом с храмом Согласия в твердом камне Капитолийского холма построена древняя государственная тюрьма. Когда-то давно, еще в незапамятные времена, туда заключали своих пленников цари. С тех пор как Рим стал Республикой, там содержались враги отечества. На моей памяти самым знаменитым ее заключенным был Югурта, царь Нумидии. После того как его и его двух сыновей протащили по всему Риму в цепях, их бросили в глубокую яму, куда вело только отверстие в камне, и держали там в течение шести дней без пищи и воды, прежде чем их задушили охранники. Лентулу оставалось ждать не так долго. Остальные четверо заключенных уже находились в тюрьме. В тюрьме с него сняли тогу, а потом проводили в ту же яму, где лишили жизни Югурту и его сыновей. Как полагалось по рангу, Лентула первым опустили в дыру. Едва его ноги коснулись земли, палачи набросили ему на шею петлю. Потом по очереди спустили остальных и покончили с ними тем же образом.

После окончания процедуры Цицерон вышел из тюрьмы и провозгласил: «Их жизнь окончена», — традиционное выражение, не говорившее напрямую о смерти, чтобы не искушать Рок и не тревожить духов убитых.

После совершения казни огромное напряжение покинуло город и улетело ввысь. Финальные слова произнесены, актеры покидают сцену. Наступает ночь. Толпа начала расходиться. Цицерона окружили охранники, и он пересек Форум. В воздухе раздалось несколько восторженных криков. Люди подбегали к Цицерону, называли его спасителем города. Когда он выступил на богатую улицу, ведущую к его дому на Палатине, матроны выглядывали из окон, приветствовали его, посылали рабов с факелами, чтобы освещать ему путь. Он больше не сохранял серьезного выражения, а улыбался и махал зрителям рукой, как полководец во время триумфа.

Таким вот образом закончились декабрьские ноны, величайший день в жизни Цицерона. Если судить по восторженным крикам толпы, в то время, когда он подымался на Палатин, слава его была безгранична, Успех — вечен. Но вернувшись в дом Экона, мы не заметили на Субуре ни одного восторженного гражданина; никто там не радовался. В окрестностях царила глухая, мрачная тишина.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Наступили самые короткие дни, стало холодней. С севера дул пронзительный ветер, всю ночь в ставни стучался снег с дождем. Лужи замерзли. День еще не успевал начаться, а уже наступал вечер.

Тут-то и пришлось вспомнить о недостатке сена. «Нужно в первую очередь подкармливать молодых и здоровых животных, — сказал Арат, — а остальных пустить на еду или продать на рынке, пусть даже за бесценок, лишь бы они зря не погибли. Все равно слабые животные погибнут, не от недостатка пищи, так от холодов. Нужно из всего извлекать выгоду».

Иногда мы видели войска, марширующие на север по Кассиановой дороге, они были в полном обмундировании и закутаны в одеяла по причине зимы. Сенат собирал свои силы. Однажды в такой день я застал Метона с Дианой на холме. Он указывал пальцем на ряды солдат и объяснял, как называются разные виды оружия, доспехов и для чего они служат. Когда он догадался, что за спиной стою я, то повернулся и ушел. Диана побежала за ним, но потом вернулась. Она склонила голову и нахмурилась. «Папа, — сказала она, — почему ты такой грустный?»

Время от времени из города приходили письма от Экона — он старался держать нас в курсе событий. Слухи о восстаниях в Испании и Мавритании не прекращались, но после казни в Риме многие сторонники Катилины отвернулись от него. Но зато другие стояли на своем, и из-за этого даже происходили семейные драмы. Особенно ужасной была история Авла Фулвия, сына сенатора. Он обежал из Рима, чтобы последовать за Катилиной. За ним послали группу воинов, схватили, привели в Рим и казнили по приказанию отца.

Сатурналии прошли без кровопролитий. Их праздновали в Риме с чувством облегчения. Катон при всем народе провозгласил на Форуме, что нужно чествовать Цицерона как отца отечества. Толпа тут же подхватила это высказывание, и Сенат принял предложение в качестве закона. Разве мог Цицерон предвидеть, что он когда-либо достигнет такой славы?

С началом нового года Цицерон должен был сложить полномочия консула. По традиции следовало дать клятву в том, что он честно служил Риму, а затем произнести прощальную речь с Ростры. Какую, должно быть, речь он составил! Однажды, когда он писал речь в защиту Секста Росция, я провел несколько дней в его доме и представлял себе, как он беспокойно ходит по своей библиотеке, проверяя каждую фразу на слух, посылая Тирона рыться в книгах, чтобы убедиться в правильности цитаты, планируя композицию, чтобы достойно обратиться к современникам и потомкам.

Но произнести ее ему не было суждено. Оба новых народных трибуна воспрепятствовали этому, сказав, что не стоит обращаться с прощальной речью к народу тому, кто казнил римских граждан, и формально, согласно некоторым законам, они были правы. Консулы заняли Ростру и ни за что бы не пустили его. И согласились они только на тех условиях, что он просто произнесет клятву. Когда трибуны внимательно следили за ним, чтобы в случае чего вовремя спихнуть с помоста, он сымпровизировал: «Клянусь… что на самом деле служу своей стране и возвеличу ее!»