Книга Тень скорби - Джуд Морган

Нет. Шарлотта упирается, настаивает: оставьте их, оставьте правду. Мария и Элизабет умерли, но правда жива. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как Шарлотта стояла перед преподобным Кэрусом Уилсоном и дрожала, не способная ответить ему. Наконец он получит ответ.

Но даже это не вызывает затруднений. Мистер Уильямс соглашается, и теперь остается только ждать. Судя по опыту Эмили и Энн, дело это долгое.

Не успела она подписать своим именем, то есть именем Каррера Белла, договор, как уже начали приходить пробные оттиски. Она вообще уехала в Брукройд погостить у Элен, ничего не ожидая в ближайшие недели, и тут Эмили шлет корректуру ей вслед. Так, в перерывах между тихими беседами с Элен Шарлотта правит оттиски своей книги, а Элен шьет и смотрит не безразлично, но и без любопытства, потому что даже не мечтает спрашивать. Она отмечает, что ее брат Генри немного разошелся во мнениях со своими прихожанами по поводу участка под кладбище для диссентеров[105], однако дискуссии носят преимущественно спокойный характер. Шарлотта отвечает: «Хорошо» — и правит небольшую типографскую ошибку в описании того, как балдахин над кроватью мистера Рочестера поджигает сумасшедшая узница-жена.

— Ах, Шарлотта, только бы не забыть, у меня есть очень милый чепец для Тэбби и баночка яблочного сыра для Энн, очень хорошо помогает от кашля и простуд.

Да, совсем ослеп наш мистер Эдвард.

Я боялась худшего. Я боялась, что он помешался.

— Очень мило с твоей стороны, Элен.

— А как поживает милый мистер Николс?

— Ах, он навещает родственников в Ирландии. Не пойму, с чего ты решила, что он милый.

— Что? Только не говори, что он плохой, моя дорогая Шарлотта.

Читатель, я вышла за него замуж.

— Нет, он просто никакой.

Но теперь с корректурой покончено, а значит, судя по опыту Эмили и Энн, дальше наступит полный штиль и целую вечность ничего не будет происходить. Что ж, ничего не происходит в течение пары недель; а потом шесть авторских экземпляров «Джен Эйр», романа Каррера Белла, приходят в Хоуорт напечатанными, переплетенными и законченными. Последняя судорога пессимизма: безусловно, при такой скорости печать будет низкопробной… Нет. Нет, теперь придется распрощаться с этими мыслями. С сегодняшнего дня красная куртка и бренчащий колокольчик почтальона предвещают растущее изобилие чудесных бессмыслиц.

«Джен Эйр», пишет мистер Уильямс, книга сезона. Это означает, что она продается настолько быстро, что они уже готовят второе издание. Это означает пересылаемые мистером Уильямсом отзывы всех крупных газет и журналов, которые Шарлотта поначалу тихонько читает про себя, надув губы и краснея, как будто ей говорят невообразимо интимные вещи. Потом Эмили и Энн заставляют ее читать вслух. Книга, представляющая исключительный интерес… Удивительная книга… Все современные авторы серьезных романов блекнут в сравнении с Каррером Беллом… Нет, это вздор. Продолжай, Шарлотта, продолжай. Книга решительной силы… Выдающееся произведение… Книга, обладающая неповторимым очарованием… Из глубин скорбного жизненного опыта рождается голос, перекликающийся с опытом тысяч…

Это как отдаленный шум по всей линии горизонта, гром приближающейся освободительной армии или революции. Тем временем на внутренней стороне окон пасторского жилища появляется первый лед. А Сторож загоняет в переднюю лапу колючку, и Эмили ее вытаскивает, рыча на пса не хуже, чем он на нее. Брэнуэллу перепадают какие-то деньги, вероятно, из обычного источника, и он на целый день исчезает, чтобы вернуться домой на ватных ногах, с белым, как мука, лицом. Занятый ворчливой перепалкой с самим собой, он пытается понять, что же имел в виду этот чертов парень, что конкретно он хотел этим СКАЗАТЬ. Папа просит поблагодарить Элен за заботливый подарок — каминный экран. А мистер Уильямс пересылает Шарлотте письмо Теккерея с лестными отзывами о «Джен Эйр». Боже мой, того самого Теккерея, чья великолепная «Ярмарка тщеславия» выходила по частям в прошлом году, того самого, кем Шарлотта восхищается больше, чем всеми современными авторами. Это ослепляет и путает мысли. Как будто сама королева Виктория предложила ей поменяться местами.

И теперь не годится думать об этом, как о чем-то, что просто принадлежит далекому острову под названием Лондон, где странным вещам сам Бог велел происходить. Мистер Уильямс сообщает о письмах и записках из Эдинбурга и Дублина, из соседнего Лидса, от капитана морского судна, находящегося сейчас в плавании.

— Он спросил, не видела ли я книгу в чьих-нибудь руках, — рассказывает Шарлотта сестрам, — и я объяснила, в какой изоляции от мира мы живем. А он уверен, что отправься я куда-либо на поезде, обязательно встретила бы кого-нибудь, кто читал бы ее. Поразительно, говорит он, что она в равной степени популярна как среди женщин, так и среди мужчин: мамы с дочерьми читают их в библиотеках, джентльмены — в своих клубах. Все, кто берет Теккерея и Диккенса, берет и Каррера Белла.

Шарлотта старается подавить радость в голосе. Кажется, что излишнее ликование может навлечь кару: придется поплатиться за это.

Иногда, просыпаясь утром, Шарлотта должна напоминать себе: это не обычный день; я написала книгу под названием «Джен Эйр» — или она меня написала, — и поэтому я знаменита, хотя никто меня не знает. Великолепно — и неправильно. И опять странные вспышки вины где-то в глубине сознания, как будто она обокрала погребенные тела.

— О чем думает этот ваш мистер Ньюби? — раздраженно восклицает Шарлотта. — Это уже тянется шесть месяцев.

— Не так долго, — говорит Эмили. — Энн снова ему написала, но, думаю, теперь он зашевелится. Теперь, когда Каррер Белл стал притчей во языцех.

— Ах, не нужно.

— Почему? Разве тебе это не нравится?

— Просто… к этому тяжело привыкнуть. Даже вообразить тяжело. Это место прекрасно нейтрализует любые грандиозные помыслы. Осмотрись. Камни, слякоть и примерно столько же духовности и теплоты в людях. Если я пойду на почту или к мистеру Гринвуду, никто ничего обо мне не подумает, а если и подумают, то что-то вроде: «Дочка пастора тратит слишком много медяков на такие вещи». А где-то в других краях люди читают то, что я написала; у них в головах мои слова, и вещи, о которых я думала и которые представляла, они тоже видят и представляют — если, конечно, мне удалось добиться своего. Люди думают о моих героях, говорят о них, любят или ненавидят их. Это пугает. Я чувствую себя хлебами и рыбой — только вот чудо может не произойти.

— Эта опасность существовала с самого начала, — довольно мягко произносит Эмили. — С того момента, как ты захотела публиковаться. Раскрытие.

— О, но я никак не думала, что дойдет до этого. Я не могу быть знаменитостью, Эмили, я… — Она падает на стул, почти смеясь, потрясенная. — У меня одна пара туфель.