Книга Красная змея - Питер Харрис

Шотландка недовольно поджала губы.

— Мне надо бы об этом поразмыслить. Ведь как-никак ты должен заплатить за то, что скрывал их от меня.

— Это было глупо. Я думал, что ты сможешь написать статью, имея на руках копии и свидетельство нотариуса. Мне этого хватило бы, чтобы продать репортаж в какой-нибудь журнал, однако, по-видимому, в научном мире действуют другие законы. Не знаю, лучше они или хуже. Что ты собираешься делать теперь, заполучив оригиналы?

— Оставаться в Париже, пока не будет готов перевод.

— Я мог бы переслать его тебе, как только получу от Бартелеми. Он говорил, что работа займет три-четыре дня.

Маргарет вдруг посерьезнела, откусила кусочек бриоши, которая сохранилась после объятий, и произнесла:

— Со вчерашнего дня я не знаю, что и думать. У меня возникло ощущение, что ты хочешь отделаться от меня как можно скорее.

Пьер схватил руку Маргарет и прижал ее к губам.

— Не нужно так думать.

35

Маргарет Тауэрс успокоилась только тогда, когда прошла паспортный контроль. Ее документы не вызвали никаких вопросов. Рентгеновский сканер не обнаружил ничего необычного в конверте с бумагами. Только теперь она поняла, что начала тосковать по дням, проведенным в Париже. Они оказались самыми необыкновенными в ее жизни. Шотландка не понимала причин этого чувства.

Прежде чем отправиться к терминалу, Маргарет обернулась. Пьер помахал ей рукой. Она послала ему воздушный поцелуй.

Женщина заняла свое место в самолете, но все еще не могла поверить, что в ее ручной клади лежит такое сокровище. Это было всего-навсего генеалогическое древо семейства rex deus, перевод еврейского текста и заключение авторитетного израильского специалиста. Он с изумлением констатировал, что чернила изготовлены в те самые эпохи, о которых говорится в текстах. То же касалось и различия в почерках. Все совпадало.

В Лондоне Маргарет собиралась произвести радиоуглеродный и калий-аргоновый анализы, чтобы определить древность самих пергаментов. Затем она могла писать свою статью, о которой так часто мечтала бессонными ночами.

Отпуск у Маргарет закончился, наступал тяжелый период окончания учебного года. В Лондоне ей придется просматривать тексты студенческих работ и долгими часами высиживать на экзаменах. Эти дела составляли скучнейшую часть преподавательской работы.

Маргарет прикрыла глаза и еще раз вернулась к событиям двух последних недель. Эмоций было много, причем разных: от интереса к документам, хранящимся в некой сомнительной папке, до полного разочарования и ярости. Женщина испытала их, когда узнала, что угодила в ловушку, расставленную Бланшаром.

Затем в ее памяти возникла противоречивая фигура Габриэля д'Онненкура, кошмарные эпизоды нападения на квартиру Пьера, ее похищение, освобождение, путешествие в Лангедок, эпизод с замком Ла-Серпан и удача в Арке — обнаружение всей верхушки «Змееносца». Губы Маргарет слегка скривились, когда она подумала об аресте и пребывании в камере. Она даже вздрогнула, вновь пережив момент, когда потомок одной из династий иерусалимских первосвященников показывал ей документы, подтверждающие его происхождение.

За эти дни Маргарет узнала совершенно другого Пьера Бланшара. Он был ничуть не похож на того человека, с кем она познакомилась в Лондоне несколько лет назад. Парижский Бланшар был способен и на лучшие, и на худшие поступки. Женщина органически не переносила его плутней, но при этом все сильнее к нему привязывалась. Когда эти чувства схлестывались, она утрачивала способность хладнокровно их оценить.

Маргарет была уверена лишь в том, что почувствовала себя очень счастливой, когда Бланшар объявил, что он за пару недель решит несколько своих неотложных проблем, а потом навестит ее в Лондоне. Воспоминания о последней ночи в Париже были столь приятны, что она до сих пор не могла прийти в себя.

Пока Маргарет Тауэрс, убаюканная шумом моторов «боинга», развлекалась подобными воспоминаниями, Пьер Бланшар выжимал все силы из своего старенького «рено», стремясь как можно скорее добраться домой. Над Парижем нависло серое небо. С приближением вечера тучи становились все чернее. Это зрелище подтверждалось сводками погоды. Метеорологи обещали сильную бурю.

Бланшар поздоровался с консьержем и бросился к лифту. Оказавшись в своей квартире, журналист щедрой рукой плеснул в стакан бурбона и набрал телефонный номер.

— Профессор Лаваль?

— У аппарата.

— Звонит Пьер Бланшар. Не знаю, помните ли вы меня.

— Бланшар, журналист?

Пьер подумал, что старик Лаваль находится в отличной форме, несмотря на свои восемьдесят лет.

— Именно так, профессор. Я вас сейчас не отвлекаю? Может быть, мне перезвонить попозже?

— Чем обязан вашему звонку?

— Я хотел бы попросить вас о помощи в работе.

Журналист понял, что эта просьба сильно удивила Лаваля. Через несколько секунд тот спросил:

— Какого рода работа?

— Перевод одного текста.

— Вижу, в греческом вы так и не преуспели.

Голос старого лицейского учителя звучал все так же надтреснуто, только вот хрипотцы в нем поприбавилось. В свое время Анри Лаваль был отличным преподавателем, пожалуй, даже слишком эрудированным для уровня своих учеников, и еще более известным переводчиком. В магазинах до сих пор встречались его переводы «Анабасиса» Ксенофонта и «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида, опубликованные издательством «Ашетт». К текстам прилагался прекрасный комментарий, они были снабжены серьезным научным аппаратом.

Бланшар несколько раз, хотя уже и довольно давно, обращался к учителю за консультациями, желая прибавить о убедительности своим репортажам. Пьеру вспомнился случай с афинским акрополем. Правительство Греции тогда требовало возвращения тех самых скульптур, которые лорд Элджин в свое время перевез из Парфенона в Лондон, воспользовавшись тем, что Греция находилась под турецким управлением.

— В греческом языке я никогда не был особо силен, профессор. Мне нужен по-настоящему качественный перевод, а не просто какие-то наметки.

— Место действия вашей статьи — древняя Эллада?

— Не совсем так. Вообще-то я и сам толком не знаю, о чем идет речь, но интуиция подсказывает, что в мои руки попала интересная история.

— Подробнее, Бланшар.

— Видите ли, профессор, мне хотелось бы переговорить с вами лично, не по телефону, — рискнул Пьер, опасаясь получить отказ.

— Когда вам будет удобнее меня навестить?

Пьер постарался скрыть свое ликование. Старик Лаваль слыл подлинным знатоком античности, но при этом обладал скверным характером. Он вполне мог бы заявить, что слишком занят и в ближайшие недели не сможет принять Пьера. Такой ответ стал бы для журналиста настоящей трагедией.