Книга Рукопись, найденная в чемодане - Марк Хелприн

Я тихонько окликнул их, но они не пошевелились. Глаза их были открыты. Отец сжимал в руке кухонный нож, покрытый кровью. Он сражался. И все же на лице у него читалось удовлетворение. А у матери лицо выражало страшную муку.

В затылке у нее было маленькое пулевое отверстие. У отца в виске тоже было отверстие от мелкокалиберной пули, но к тому же он получил несколько выстрелов в разные части тела из револьвера сорок пятого калибра, и кровь на полу была его. Должно быть, там была и кровь его убийц, ибо лезвие ножа тоже было все в крови.

Сказал я лишь: «Боже мой». Я повторял это снова и снова, а потом замолчал. Из глаз у меня непрерывно лились слезы, но я не издавал ни звука. Я лег между ними, прямо в кровь отца. Положил руки на их тела и ощутил кончиками пальцев, что они, по крайней мере, рядом, что я могу их касаться. Потом закрыл глаза. Засыпая, я был уверен, что присоединюсь к ним, как оно, разумеется, однажды и случится.

Ледник Сан-Конрадо

(Если вы этого еще не сделали, верните, пожалуйста, предыдущие страницы в чемодан.)

Ребенком я часто слышал выражение «поразительная стойкость духа», и мне посчастливилось воспринять его как «б-б-брази-тельная стойкость духа». Это заблуждение исподволь внушило мне едва ли не благоговейное преклонение перед бразильцами, которых в противном случае я воспринимал бы просто как людей, безнадежно погрязших в грехе. Хотя все они сексуально озабоченные пьяницы и транжиры, благодаря случаю, имевшему место в раннем детстве, я не могу не видеть их с лучшей, чем они заслуживают, стороны.

Когда шел снег, а в печи потрескивал огонь, мать обращалась ко мне из полумрака, призывая меня никогда не недооценивать «б-б-бразигельной» стойкости духа. «Когда ты вырастешь, – говорила она, – то столкнешься со многими испытаниями, которых сейчас не можешь себе даже представить, и ты все их выдержишь, если тебе хватит веры в… б-б-бразительную стойкость духа».

Кто дергает за ниточки всех этих бразильцев, что роятся и толкутся, обуянные тщеславием и страстью, в водовороте дней и ночей, как миллионы марионеток, созданных по образу и подобию кукол Паоло и Франчески? Они бегают по земле, плавают в море и даже летают по воздуху на своих дельтапланах.

Самые безрассудные из дельтапланеристов не надевают ни комбинезонов, ни шлемов, а всего лишь обматывают вокруг бедер клочок ткани, который на пляжах Южной Атлантики сходит за плавки. Целой гурьбой летят они голышом в залитом солнцем небе, и легко принять их за ангелов, ибо для того, чтобы планировать должным образом, они простирают и вытягивают свои конечности, как фигуры на полотнах Возрождения. Кто был хореографом этого необычайного полета? Случай? Мне всегда казалось, что в этом мире одно только виртуозное смешение красок должно бы вести к исключению всех наших «абы да кабы», хоть я и знаю, что если люди в наши дни вообще верят во что-либо, то в половине случаев верят они именно в «случай». «Так случилось, а от меня ничего не зависит».

Я рос у Гудзонова залива, где, совершенно случайно, гнездились морские орлы. Когда по всей стране причитали насчет их исчезновения, я видел их по многу раз на дню и думал, что они также повсеместны, как чайки. Кстати, я научился определять присутствие орлов, даже когда их не видел, – по рассеянному строю птиц, обычно летающих стаями. Иногда о присутствии орла возвещали крайне тонкие, едва приметные вариации в полете птиц. Порой их единство и уверенность сминались, и каждая из птиц напрягала крылья, готовая плотно прижать их к телу, чтобы ради спасения сделать «бочку» или войти в пике. Иногда они проходили на фоне облаков над деревьями ровным строем, похожим на черные пятнышки на горностаевой мантии или узоры на обоях, а затем их упорядоченное расположение сменялось хаотичным полетом.

Дельтапланы у Сан-Конрадо хаотично роятся в небе. Я прихожу сюда, чтобы наблюдать за тем, как носятся они на фоне облаков, так как обнаружил, что под конец своей жизни человек начинает понимать значение ангелов. Многие годы я видел ангельский отблеск в детских лицах, в великолепных оперных ариях, в живописи и в поэзии. Но лишь недавно узнал я, что они могут являться в формах, лишенных совершенства, что порой им суждено быть разбросанными по небу, что строй их может быть неровен, а сердца – замирать от леденящего страха.

Я сижу у Сан-Конрадо – на склоне, уходящем в море, и целый день провожу в созерцании дельтапланов. Для этого у меня есть причина. Пляж, где они базируются, бел и широк, но (хотя и не по бразильским меркам) слишком, на мой взгляд, запружен народом, и запах эспрессо разносится там от кофейных тележек, выкатываемых на эспланаду.

Так что я подыскал себе уступ на склоне, куда и прихожу посидеть после полудня, прихватив с собой газету, бутылку воды и свой чемоданчик. Хотя пляж усеян людьми, как пирожное – сахарной пудрой, на этих скалах я ни разу не видел ни единой души. Компанию мне здесь составляет одно только низкорослое деревце.

Его гладкий ствол обточен непогодой, закален ветром и морем. Оно тверже и в то же время гибче своих собратьев, и это дерево, растущее здесь, укоренившись в скале, сумело пробить своими корнями путь к влажной почве.

Я покинул сад в Нитерое, по крайней мере, на время, потому что ощущаю там опасность. Пробравшись через водовороты Рио, я могу прийти сюда в уверенности, что здесь я буду один и никто меня не потревожит. Хотя сижу я высоко над морем, оно все же так близко, что порой ветер доносит брызги, которые увлажняют мое лицо или страницу, на которой я пишу; так близко, что я вижу, как плавники рыб прочерчивают изумрудную поверхность. Когда я вдыхаю в себя воздух, то чувствую вкус соленой Атлантики.

Я наслаждаюсь солнцем, как никогда в жизни. Есть я здесь не ем, хотя время от времени воображаю себе разные роскошные обеды, но пить мне необходимо, так что беру с собой бутылку, которую наполняю той самой водой, какую привык пить в Риме. В ту ночь, когда я познакомился с оперными певцами, меня по пути от «Виллы Дории» к «Хасслеру» мучила жажда, и я зашел в бар, чтобы взять бутылку воды, почему с ними и познакомился. Я пил ее во время нашего разговора, а потом, на следующий день, пил ее, когда увидел тот самый трамвай.

Мне нелегко даже упоминать о трамваях, ведь я всегда прикрывал тебе глаза, когда какой-нибудь из них проходил мимо с балансирующими на крыше мальчишками (теперь, мой читатель, ты знаешь, что я знаю, кто ты). Я с самого раннего твоего возраста пытался исподволь внушить тебе естественное отвращение к подобному занятию, приведшему к многим бессмысленным детским смертям. Хотя я всегда верил в твой разум, полагаться на слово подростка невозможно. Если ты в чем-то похож на меня, то ускользнешь от гибели, но лишь на волосок, и это, откровенно говоря, заставляет меня нервничать.

Ты, возможно, думаешь, что, прикрывая тебе глаза, чтобы ты не видел мальчишек, катающихся на трамваях, я тобою манипулировал. Что ж, так оно и было, и я манипулировал тобою и другими способами. Наверное, к этому времени ты уже обнаружил, что далеко не всем малышам требуется читать Британскую энциклопедию – том за томом, от корки до корки. Ты, возможно, был единственным во всей Бразилии ребенком, способным выполнить такое требование. Не многие дети занимаются заучиванием логарифмических таблиц, но я верю, что однажды, когда другие будут умиляться живости твоего воображения, ты меня только поблагодаришь.