Книга Секрет каллиграфа - Рафик Шами

Однажды Хамид спросил, почему бы ему, уважаемому шейху и ученому, чье имя напоминает о столь чтимом в Дамаске поэте и суфии Ибн Араби, не выступить в поддержку изменений публично? В ответ Араби только рассмеялся. Он подивился наивности зятя и объяснил, как оказался шейхом в такой маленькой мечети: из-за разногласий с начальством. Рами Араби рассказал, что незадолго до того к нему был подослан некий фанатик, задававший провокационные вопросы о каллиграфии и, в частности, о нем, его зяте. Молодой человек проявлял такую напористость, что шейх Араби испугался и вот-вот ожидал нападения. Но Всевышний оказался к нему милостив. Тем не менее перевод в эту мечеть, чей приход составляла одна неграмотная чернь, для человека науки едва ли не худшее, чем смерть, наказание.

Или он, Хамид, до сих пор не понял, что в данном случае речь идет не о мужестве или трусости, но всего лишь об отношении к властям предержащим. Арабский язык и алфавит всегда находились в ведении государства, а оно, в свою очередь, никогда не принимало в расчет мнение большинства своих граждан. Фарси противостоит какому-нибудь десятку человек, управляющих самыми могущественными в стране кланами. Стоит их убедить, и «чистые» согласятся на любые реформы и даже будут писать китайскими иероглифами, если потребуется.

Хамид понимал, что его тесть прав, но не мог подавить в себе разочарование. И не надо делать такое лицо, сказал ему на прощание Рами Араби. Чем он, шейх захолустной мечети, будет заниматься, если они лишат его места? Просить милостыню он не умеет, а для певца слишком уродлив. Потом, похлопывая Хамида по плечу, пошутил, что, пожалуй, сможет готовить для него чернила и убирать ателье.

Однако неделей позже Хамида постигло еще большее огорчение. Он встретился с шейхом Мухаммедом Саббаком, имевшим в ученом мире ислама репутацию мужественного реформатора и сторонника прогресса. Саббак выступал со смелыми тезисами об освобождении женщин и в защиту социальной справедливости. В Дамаске шутили, что из-за позиции в женском вопросе ему заказан путь в добрую половину мусульманских государств, в то время как другая половина отказывает ему во въезде, видя в нем замаскированного коммуниста. Однако в Сирии шейха Саббака уважали, тем более что министр обороны приходился ему зятем. Этому-то человеку Хамид и решил с глазу на глаз изложить свои идеи.

Фарси просил поддержки, но, выслушав его, коренастый шейх подскочил, словно ужаленный скорпионом.

— Вы с ума сошли или только притворяетесь? — вскричал он. — У меня жена и дети! Кто будет кормить их, если я умру, опозоренный обвинениями в безбожии?

В конце 1952 года Хамид много слышал о храбрости ученых из Алеппо. Он посетил множество исламских профессоров в этой столице сирийского Севера, но все они ответили ему отказом.

Когда Хамид рассказал о своих неудачах мастеру Серани, тот воспринял все равнодушно, не проявив ни малейшего участия. И только на прощание посоветовал ученику не рваться так рьяно вперед, потому что люди медлительны и в этом случае могут потерять его след.

Тогда Фарси еще не понимал, что именно из-за своей нетерпеливости он и оторвался от соратников.

Прием у министра культуры в то время казался Хамиду большой удачей. И только в тюрьме он понял, что уже тогда эта встреча не предвещала ничего хорошего.

В середине апреля 1953 года Хамид получил письмо из министерства, в котором ему, как и многим другим каллиграфам, лингвистам, педагогам, специалистам в естественных науках и иллюстраторам, предлагалось принять участие в подготовке новых школьных учебников. Таким образом власть хотела улучшить их внешний вид и привести к единому стандарту содержание. Хамиду предлагалось отвечать за шрифты. Больше в том письме ничего не было.

В то утро Фарси встал в четыре часа. Его не покидало чувство, что предстоящий день обещает быть для него особенно важным. В министерстве Хамид столкнулся со старым известным ученым Сати аль-Хурси, неутомимым участником общественных дебатов по разным вопросам и большим другом националистов. Аль-Хурси считал язык фундаментом нации.

Опустившись на свободный стул, Хамид увидел напротив табличку с незнакомой ему фамилией. Сидевший рядом мужчина сообщил ему, что министр заранее определил место за столом каждому из приглашенных. «Этому он, конечно, научился у французов», — добавил он, усмехаясь. Хамид отыскал свою фамилию между двумя молчаливыми владельцами типографий. Вскоре прибыли все участники совещания, за исключением самого министра. Хамид заметил, что среди присутствующих нет ни одного шейха.

Наконец вошел и он. Все сразу почувствовали исходящую от этого человека силу, воздух в помещении словно завибрировал. Жорж Мансур, высокообразованный молодой литературовед, учился во Франции, а потом некоторое время работал в Дамасском университете, откуда в конце 1952 года был призван президентом Шишакли для реформы школьного образования.

У Хамида поначалу не укладывалось в голове, как может христианин отвечать за воспитание детей в стране, большинство жителей которой составляют мусульмане. Однако уже через час после начала беседы он был настолько очарован Жоржем Мансуром, что совершенно забыл об этом маленьком недоразумении.

— Я не стал приглашать учителей религии, потому что наша тема не имеет к ним никакого отношения, — начал министр. — Шейхи соберутся завтра на отдельное заседание, на котором мы с господином Саббаком ознакомим их с новыми принципами преподавания ислама, установленными нашим президентом. А сегодня нам предстоит разговор с двумя лучшими печатниками Дамаска, которые, надеюсь, могут нам кое-что посоветовать и охладить наш пыл, в случае если мы слишком много о себе думаем. Они имеют дело с газетами и должны знать, что у нас богатое воображение.

Министр знал, что делает. Жорж Мансур отличался завидным красноречием и владел арабским языком лучше иного суфия. Он мастерски жонглировал цитатами, стихами и известными литературными сюжетами.

— Дамаск — сердце арабского мира, — сказал он в самом начале беседы. — Как может тело быть здоровым, если сердце больно?

Как и все в зале, Хамид буквально смотрел в рот этому краснобаю. Тот, конечно, продумал все до мельчайших деталей. Он сразу сообщил, что президент дал зеленый свет радикальной реформе школьного образования, предоставив им, экспертам, самые широкие полномочия. Остальное зависит только от них.

Хамид почувствовал, как заколотилось его сердце. Он начинал понимать, куда клонит министр, и не ошибся.

— Мы начнем с существенных усовершенствований в области языка, — продолжал Мансур, понизив голос, — ведь это то, что формирует человеческую мысль. Не секрет, что нам дан прекраснейший, однако во многих отношениях устаревший язык. Он страдает множеством недостатков, о которых я не буду сейчас распространяться. Упомяну только один, чтобы продемонстрировать, как тяжело залечиваются оставленные временем шрамы: это его перегруженность синонимами. Ни один другой язык не знает подобной проблемы, которая иногда представляется большим достоинством и даже наполняет наши сердца особой гордостью. Мы должны избавить арабский язык от этого ненужного балласта, чтобы сделать его мобильнее и точнее. Посмотрите на французов! Они реформировали свой язык множество раз, пока не привели его в соответствие с требованиями времени и не сделали образцом для других народов. Первая «чистка» была проведена еще в тысяча шестьсот пятом году под руководством Малерба.[17]Потом последовал ряд смелых реформ, как будто вдохновленных мыслью философа Декарта о том, что точность — первая заповедь языка. Именно это и позволило графу Антуану де Риваролю[18]в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году воскликнуть: «Сказанное недостаточно определенно сказано не по-французски!» А что можем ответить на это мы? «Слово, имеющее менее пятидесяти синонимов, — не арабское».