Книга Императрица Орхидея - Анчи Мин

После недолгого препирательства Тун Чжи согласился пересесть из огромного, величиной с палатку паланкина Нюгуру в мой.

— Только ненадолго! — предупредил он меня.

Я старалась не огорчаться из-за растущей привязанности Тун Чжи к Нюгуру. Он был едва ли не единственной моей радостью в жизни. С тех пор, как я вступила в императорские владения, мое отношение к жизни слишком изменилось. Я больше не говорила, вставая с утра с постели: «Как хорошо я себя сегодня чувствую!» Все счастливые мелодии, которые раньше постоянно звучали в моей голове, теперь смолкли. Вместо этого меня постоянно преследовал страх.

Я убеждала себя, что в этом нет ничего экстраординарного, что все это неотъемлемая часть земного человеческого странствия. Радость — юности, а в зрелом возрасте она естественно пропадает. Мне следует стремиться достичь зрелости, как дереву, чьи корни с возрастом становятся все сильнее и крепче. Впереди меня ждет мир и счастье гораздо более глубокого свойства, чем прежде.

Однако пока еще длилась весна, хотя и без бабочек. Самое обидное было в том, что я знала, что все еще способна на страсть. Будь Тун Чжи ко мне ближе, бабочки наверняка бы ко мне вернулись. На все остальное я могла бы махнуть рукой — даже на свое одиночество и на желание иметь мужчину. Чтобы вынести эту жизнь, мне так нужна была любовь сына! Но Тун Чжи, хоть и сидел вроде рядом, на расстоянии вытянутой руки, душой был так далеко, словно нас разделял океан. Я все делала для того, чтобы завоевать его привязанность, однако судьбой было предопределено, чтобы у меня из этого ничего не вышло.

Мой сын наказывал меня за те принципы, которые я внедряла в его маленькую голову. Когда он видел меня, то на лице его появлялось одно из двух выражений: либо совершенно отчужденное, словно мы вообще с ним незнакомы и, что самое интересное, знакомиться со мной он совершенно не желает; либо недоверчивое. Он никак не мог понять, почему я единственная на всем свете позволяю себе ему перечить. Взгляд его явно свидетельствовал о том, что он подвергает сомнению само мое существование. Но стоило нам вступить в борьбу, как выражение его лица становилось насмешливым.

В ясных глазах моего сына я была полным ничтожеством. Моя преданность этому маленькому существу низводила меня до уровня кости в императорском супе, а супчик этот варился на императорской кухне вот уже в течение двух столетий.

Однажды я видела, как мой сын играет с Нюгуру. Тун Чжи изучал тогда карту Китая. Ему доставляло несказанное удовольствие, когда Нюгуру не могла найти какой-нибудь город или провинцию. После тщетной попытки найти Кантон, она принялась умолять его, чтобы он разрешил ей удалиться. Он даровал ей свое разрешение и даже предложил в качестве поддержки свою руку. Ее слабость казалась ему глубоко привлекательной. Когда он защищал ее от меня, то чувствовал себя настоящим героем.

Я не могла не любить своего сына, я не могла погасить в себе эту привязанность. В тот самый момент, когда Тун Чжи появился на свет, я поняла, что полностью принадлежу ему. Я жила только для его благополучия, и на свете не существовало ничего важнее.

Пусть я страдаю, мне следует так настроиться, чтобы принять это, как данность. Мой долг — всеми средствами помочь Тун Чжи избежать судьбы своего отца. Сянь Фэн был императором, но у него явно отсутствовало реальное понимание своего назначения. С детства его воспитывали на лжи, и умер он в полном смятении ума.

За окном паланкина тянулась голая местность, кое-где покрытая каменными развалами и поросшая низким кустарником. Миля за милей на пути не попадалось ни одной кровли. Наш роскошный Парад счастья предназначался исключительно для Неба. Я понимала, что не должна поддаваться злости и досаде, но ничего не могла с собой поделать. Внутри паланкина было сыро и холодно, кости ныли. Носильщики измучились, насквозь промокли и вымазались в грязи. Радостная музыка только раздражала меня еще сильнее.

Ли Ляньин бегал взад-вперед от моего паланкина к паланкину Нюгуру. Он был в розовом холщевом платье. От дождя шляпа его полиняла и эта краска стекала по его лицу извилистыми ручейками. Он уже освоил ремесло императорского слуги и теперь управлялся со всем почти так же хорошо, как Ань Дэхай. Я очень беспокоилась об Ань Дэхае. Принц Чунь сказал, что он в пекинской тюрьме. Чтобы еще лучше сыграть свою роль, он плюнул в лицо одному из стражников, и тогда его подвергли более суровому наказанию: его посадили в чан с нечистотами, плавающими у самого его лица. Я молилась о том, чтобы он продержался до тех пор, пока я не доберусь до Пекина. Если только мне самой удастся уцелеть, я собственноручно освобожу Ань Дэхая из заключения.

Парад счастья потерял свою стройность. Трудно было удержать в строю усталых лошадей и коз. Носильщики перестали напевать свои песни. Теперь я слышала только звук их чавкающих по грязи шагов да тяжелое дыхание. Тун Чжи постоянно просился побегать, мне самой очень хотелось дать ему такое разрешение. Было бы хорошо, если бы он пробежал вместе с Ли Ляньином милю-другую. Однако в окрестностях небезопасно. Часто я замечала странные фигуры в форме гвардейцев. Уж не шпионы ли это Су Шуня? Носильщики менялись каждый день.

Я спросила об этом принца Чуня, и он успокоил меня, сказав, что носильщики меняются лишь для того, чтобы дать время зажить синякам у них на плечах. Но меня это почему-то не убедило.

Чтобы меня успокоить, принц Чунь принимался рассказывать мне о моей сестре Ронг и ее новорожденном сыночке. С ними все в порядке, они теперь за много миль отсюда. Сестра не путешествовала вместе со мной, она боялась. «Большое дерево притягивает к себе сильный ветер», — писала она мне. В том же письме она наказывала мне соблюдать осторожность.

Мы подъехали к уединенному храму на вершине горы. Были сумерки, дождь, к счастью, перестал моросить. Мы должны были заночевать в этом храме, предварительно поклонившись его алтарям. Стоило мне, Нюгуру и Тун Чжи выйти из паланкинов, как носильщики унесли их куда-то в темноту. Я бросилась вслед за ними и, поймав последнего, спросила, почему они не остаются рядом с нами. Он ответил, что им приказано не загромождать паланкинами пространство возле храма.

— А если с нами что-нибудь случится и нам понадобится срочно сесть в паланкины, где нам вас искать? — спросила я.

Он бросился на землю и несколько раз стукнулся лбом о землю, как идиот. Но на мой вопрос так ничего путного и не ответил.

— Идем, Ехонала! — позвала меня Нюгуру. — Не беспокойся, наши люди наверняка проверили этот храм, прежде чем мы сюда приехали.

Казалось, что храм действительно тщательно подготовили к нашему приезду, вычистили его старую крышу и внутреннее пространство. Главный монах был толстогубым, крепким и румяным парнем приятной наружности.

— Богиня милосердия Гуань Инь сегодня вспотела, — улыбаясь сказал он. — Этот небесный знак сказал мне о том, что мимо храма проедут Их Императорские Величества. Пусть наш храм маленький, но наше скромное гостеприимство будет восполнено из руки Будды, достигающей бесконечности.

На ужин нам подали суп из имбиря, соевые бобы и пшеничные булочки. Тун Чжи чуть не вылизывал тарелки. Я тоже умирала с голоду и несколько раз просила добавки. Нюгуру сначала крепилась. Она проверила все пуговицы на своем платье, удостоверившись, что ни одна из них не потеряна, потом поправила увядшие цветы у себя в прическе. Потом чуть-чуть пригубила суп, но дальше уже не могла сдерживаться и начала опустошать поставленные перед ней тарелки, как крестьянка.