Книга Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Генрих встречал меня в Лувре. Мне не понравилось, как он выглядел: сильно исхудал и был с ног до головы одет в черное. Он сбрил эспаньолку, и впалые щеки лишь сильнее подчеркивали безжалостный огонь, горевший в глазах. Ну да, по крайней мере, он был на ногах. Бираго рассказал мне, что Генрих почти справился со своим горем и даже начал посещать спальню Луизы. Хотя, глядя на нее, неприметной тенью сидевшую в уголке на стуле, я могла только гадать, во что выливались эти посещения.

Мой младший сын пал на колени перед бесстрастной фигурой Генриха и во всем покаялся. Когда он смолк, Генрих жестом велел ему удалиться, так и не сказав ни слова. Затем он перевел взгляд на меня. Я вздохнула с облегчением, различив в его голосе нотки прежнего вызова.

— Итак, моего безмозглого братца сбил с пути истинного Гиз, который убил Гуаста, поскольку полагает, что я не способен ни править страной, ни произвести на свет наследника.

— И не только, — сказала я, прямо глядя ему в глаза. — Гиз желает окончательно уничтожить тебя. Он воспользовался кинжалом с гербом Наварры, чтобы запутать нас, обратить тебя против Наварры и ввергнуть нас в войну. — Я помолчала, тщательно обдумывая каждое слово. — Я считаю, что нам следует заключить с наваррцем договор. Ему нужна защита от Испании, и в этом мы можем помочь. Он пойдет нам навстречу.

На виске Генриха запульсировала жилка. Он резко встал и выразительно махнул рукой Луизе. Та поспешно вышла. Генрих прошел к письменному столу.

— Договор с Наваррой, — произнес он. И, сумрачно хохотнув, снова повернулся ко мне. — Я знаю, почему Гиз меня ненавидит. Быть может, вместо того, чтобы искать согласия с Наваррой, мне стоило бы просто отрубить голову наглецу Гизу.

— Нет, как раз этого тебе делать не следует. Если мы убьем вождя наших католических вельмож, все они тотчас обратятся против нас. Притом у нас нет никаких доказательств, кроме слов Эркюля, уж об этом-то Гиз позаботился. Он, однако, забыл, что я сталкивалась с подобным замыслом и прежде. Мне известно, что он жаждет развязать религиозную войну, точь-в-точь как его отец Меченый. Он использовал Эркюля как приманку, однако вряд ли решится зайти дальше, если мы придем к соглашению с наваррцем, который в любой момент может призвать под свою руку тысячи гугенотов.

Глаза Генриха сузились.

— И ты думаешь, наваррец захочет с тобой встречаться после того, что мы с ним сотворили?

— Я напишу, что хочу привезти к нему Марго. Он поймет меня; в конце концов, он следующий после Эркюля наследник трона. Увидеть на троне Гиза ему хочется ничуть не больше, чем нам. — Я понизила голос. — А ты за время моего отсутствия постарайся сделать все, чтобы Луиза понесла.

Генрих заколебался, и по лицу его промелькнула едва уловимая тень отвращения. Я не стала давить на него. Вспомнила тихую и неприметную, как мышка, королеву, которую он одним жестом отослал из комнаты; затем вспомнила Гуаста, каким увидела его тогда в постели Генриха, — нагого, мускулистого, сильного. Мне не хотелось признаваться в этом, но в глубине души я уже предчувствовала наихудший поворот событий и понимала, что должна подготовиться к нему. Тем не менее, покуда этот день не настал, я должна поддерживать ту иллюзию благополучия, которой Генрих окружил свой брак.

— Ладно. — Сын коротко кивнул. — Только не обещай наваррцу ничего, о чем я потом могу пожалеть.

— Безусловно. — Я шагнула к нему, и он молча принял мой поцелуй.

В приемной с четками в руках сидела Луиза. Я задержалась, смерив ее взглядом с головы до ног.

— Поменьше молитв, мадам, и побольше усердия. Вы меня поняли?

Она чуть заметно кивнула и, присев в реверансе, прошмыгнула назад в спальню Генриха.

Глава 36

Я собиралась в дорогу. Поскольку поездка могла продлиться несколько месяцев, я не сразу известила о своем решении Марго. Когда я наконец призвала ее к себе, она, судя по всему, восприняла эту новость с облегчением.

Генрих перебрался с Луизой в Венсенн, оставив меня закрывать Лувр на зиму. Стоя посреди своих покоев, окруженная со всех сторон сундуками, я отправила фрейлин раздобыть съестное, чтобы подкрепиться после долгого хлопотного утра. Оставшись одна, побрела в спальню за Мюэ. Мои личные вещи хранились в сундучках из сандалового дерева, а Мюэ, когда я уходила, дремала на подушке в кресле. Брать ее с собой я не собиралась — моя верная собачка к старости совсем ослепла и оглохла, так что ей предстояло остаться на попечении Анны-Марии. Сейчас я хотела только посидеть с ней рядом и погладить ее, но, когда подошла к креслу, где спала Мюэ, свернувшись клубочком и прикрыв мордочку кончиком хвоста, обнаружила, что она не дышит.

Я оцепенела, не в силах тронуться с места. Когда наконец я решилась провести рукой по ее белой шерсти, такой же густой и мягкой, как в щенячьи годы, пальцы мои ощутили угасающее тепло. Мюэ умерла перед самым моим приходом.

Мир мой рухнул. Мюэ была последним живым напоминанием о покойной Елизавете, единственным ее подарком. И сейчас, стоя над тельцем собачки, я увидела, как наяву, всех, кого любила и кого потеряла, ощутила, как гнетет и давит на плечи бремя нескончаемых тягот. С губ моих сорвался крик, похожий больше на безысходный вой.

В спальню вбежали Лукреция и Анна-Мария.

— Нет, нет, нет… — услышала я собственный голос, когда они остановились возле меня. — Мюэ, моя Мюэ…

Лукреция обняла меня. Анна-Мария заплакала. Услышав всхлипывания, я потянулась к ней, и мы рыдали в объятиях друг друга, словно дети.

В тот же день, после обеда, мы завернули Мюэ в мою шаль и отнесли в Тюильри, где садовники принялись долбить лопатами промерзшую почву. Мои руки дрожали, когда я прижимала к себе ее тельце, укутанное в самодельный саван; я никак не могла расстаться с ней, и Лукреции пришлось силой отбирать у меня мертвую Мюэ. Я отвернулась, глядя на свинцовое небо; ветер хлестал в лицо, и я слушала шорох земли, которой начали засыпать могилу.

— Прощай, Мюэ! — прошептала я.

И холодные слезы потекли по моему продрогшему, изборожденному заботами лицу.

Мне было пятьдесят семь лет. Смерть неизменно следовала за мной по пятам; я похоронила мужа и четверых детей, убила своего любовника и бесчисленное множество врагов, но эта малая утрата совсем подкосила меня.

Если бы смерть в этот день пришла за мной, я бы встретила ее с радостью.

Чтобы пересечь Францию, нам понадобилось три недели. Когда мы наконец въехали в засыпанный снегом внутренний двор замка в Нераке, наваррец ожидал нас.

Он не выехал нам навстречу, чтобы полюбоваться торжествами, которые устроили его подданные в честь нашего прибытия; не видел, с каким изумлением жители Наварры смотрели на Марго, которая восседала на своей кобылке, одетая в алое с золотой каймой платье и подбитый горностаевым мехом плащ. Я тем не менее знала, что Генриха Наваррского уже известили о том, какой шум вызвало ее появление, и он приветствовал нас сардонической усмешкой. На нем был неброский камзол из черной шерсти, мешковатые штаны едва доходили до колен. Он был все так же ладно скроен и плотно сбит; медно-рыжие вихры торчали во все стороны, словно разворошенная ветром солома, окладистая борода подчеркивала длинный нос. Марго он крепко поцеловал в губы, его зеленые глаза заискрились смехом. Она сморщилась. Наваррца нельзя было счесть непривлекательным, но я, даже стоя поодаль, уловила исходящий от него едкий запах мужского пота и поняла, почему Марго презирает мужа. Генрих явно не утруждал себя регулярным мытьем, в то время как Марго была истовой поборницей чистоты.