Книга Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

чего самолично и достиг. Восстановив все это в памяти, Прохор Матвеевич, сойдя с моста и очутившись на улице, застланной булыжником, подумал о подметках и не забыл об этом предупредить жену:

— Осторожно, Клашенька, наступай: камень ядовит.

Мостовая пересекла пустырь и прямой полосой шла вдоль главной улицы. Рослая свинья, переходя мостовую, брела тихо, повременно пробуя камень носом.

— Сопатку поломаешь! — обрадовался Прохор Матвеевич прочности мостовой.

Но свинья, не обратив должного внимания на его замечание, перешла мостовую и, взобравшись на пустырь, запахала грунт.

— Прочное место радует хозяйский глаз. Как ты думаешь, Клаша?

Прохор Матвеевич это громогласное одобрение по поводу устройства мостовой высказал в первый раз. Он оглянулся назад и припомнил о дальних предках, соорудивших первоначальный мост. По этому мосту и ныне потомки бредут не спеша.

— Хоть и деревянный, а все же мост соковский — прочный мост, Клашенька, — проговорил он, чтобы примирить древность с текущим временем. — Тяжесть выдерживал в триста пудов, когда везли по нем соборный колокол.

— А если автобус?..

Прохора Матвеевича поразил неожиданный вопрос, и, обернувшись, он увидел, что их обгоняет десятилетний мальчик. Это он так непрошено вмешался в их разговор.

Мальчик пытливо посмотрел на супругов и, не дождавшись ответа, проскользнул мимо; мальчик догадался непосредственно, что мост явно не выдержал бы тяжести подвижного автобуса…

3. ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ДИАЛЕКТИКИ

Пресса местного талый-отстегайского значения, обнаружив повсеместные отдушины на форпостах социалистического оборудования, объявила трехдневную ремизо-бердочную тревогу. Возложив в полной мере ответственность за качественное ухудшение ремизо-бердочной[8] продукции на притихшие социально враждебные классовые силы, действующие потайными рычагами, пресса ставила непосредственной целью выявить надлежащим образом конкретных носителей упрочившегося зла.

Трехдневная ремизо-бердочная тревога, объявленная прессой, была не напрасной: ремизки местного производства теребили основу от неточности пасм, увеличивая таким образом простой, берда же подсекала уток, способствуя непомерному росту брака ситцевых тканей.

Степан Барабуля, ведающий в местной прессе «отделом текущих предложений масс», просмотрел соответствующее количество корреспонденции, остановил свое внимание на одной из таковых. К тексту той корреспонденции была приложена карикатура, выполненная умелой рукой квалифицированного художника.

Личность, подвергавшаяся осмеянию карикатурой, разоблачалась в ряде конкретных деяний сугубо бюрократического свойства, и Барабуля узнал в ней близкого ему человека.

Отображенный в карикатуре близкий человек изрыгал из уст, как факир пламя, множественное количество титульных бумаг, и на уголке каждой из них значилось загадочное слово «ага».

Углубившись в чтение корреспонденции, сопровождающей карикатуру, Степан Барабуля одобрил в общем действия автора, пленился же он, однако, личной непосредственностью близкого человека.

Мыслил Барабуля диалектически, строго памятуя, что каждый положительный предмет таит в своем зародыше частицы отрицания.

Степан Барабуля, припомнив возникновение его первого знакомства с Прохором Матвеевичем, поразмыслил о том, в какой мере диалектический материализм может способствовать переходу от близкого знакомства к постоянной дружбе…

…По окончании гражданской войны Степан Барабуля прибыл в Талый-Отстегайск, дабы навсегда закрепиться в этом городе на опорном пункте шестой державы. Прибыл Барабуля в город поздним вечером и стал бродить по пустырям, чтобы найти где-либо временное пристанище. Ему тогда понравилось положение ночного путника, ибо оно соответствовало его диалектическому мировоззрению: Барабуля знал, что Талый-Отстегайск славится высокосортной революционностью и качественной выдержанностью пролетарской общественности, и, следовательно, вместе с положительными город обязан был иметь и отрицательные стороны.

Свое временное расположение на пустыре Барабуля посчитал закономерным и расположился на ночлег в сточной канаве. Но осторожные шаги, наступавшие по мостовому настилу, встревожили его временный покой.

— Кто идет? — тихо спросил Барабуля.

— Иду я и по положенному месту, — последовал резонный ответ. — А позволь знать, кому это понадобилось лежать в канаве?

— Проваливай, друг, — не нарушай частного покоя! — ответил Барабуля. — Чего это ты так пристально глаза выставил?

— Привычка, знаете, — промолвил незнакомец и, осмотревшись, опустил ноги, присевши на канаве. — Надо сказать, что над местностью у меня наметан глаз: что день для меня, что ночь.

Барабуля, ощутив у себя на лице горячее дыхание постороннего человека, оторопел от его неожиданного приближения.

— Это бывает, — согласился он. — Должна быть ясная дальнозоркость?..

— Именно! — обрадовался незнакомец. — Вижу в темную ночь на большой глубине рыбу при свете одного небольшого огарка.

Барабулю обуяли беспокойство и страх перед прозорливостью незнакомца, так покойно излагавшего привольную образность.

— Послушай, братишка! При мне неотлучно револьвер находится! — погрозился Барабуля.

— А позвольте поинтересоваться, какой он системы?

— «Смит Вессон», — невольно признался Степан.

— Был и у меня мелкокалиберный «Кольт». Да вот, видишь ли, променял его на часы. — Незнакомец удрученно вздохнул и, сверкнувши перед носом крышкой часов, стал подниматься. — Заболтался я, как видишь — половина двенадцатого.

От мирных слов незнакомца сердце Степана Барабули опорожнилось от страха, и он затяготился предстоящим одиночеством.

— А то бы погостил еще малую толику времени? — предложил он незнакомцу.

Догадавшись о бездомности одиночного человека, расположившегося в канаве, незнакомец, оказавшийся Прохором Матвеевичем, предложил Барабуле кров в своей квартире, на что последний выразил полное согласие.

По прибытии домой Прохор Матвеевич отрекомендовал Барабулю собственной супруге как давнишнего друга.

— Степана привел, Клашенька, — он на жительство в наш город приехал.

Утром, когда Барабуля проснулся, досужая хозяйка предоставила на его рассмотрение около дюжины полотенец, из которых он должен был выбрать одно для вытирания лица.

— А каким родом мыла угодно умываться вашей любезности: глицериновое или сиреневое подать? — справилась Клавдия Гавриловна.

После полуголодного скитания по различным местам Степан Барабуля почувствовал особую теплоту и ласку еще не познанного им семейного уюта, и ему захотелось слышать запах полей.

— Нет ли ландышевого? — нечаянно произнес он.

Клавдия Гавриловна смутилась от неожиданного запроса, но ей на выручку подоспел Прохор Матвеевич, своевременно вышедший из спальной комнаты. Он сообщил жене, в каком отдаленном месте кладовой хранятся запасы ландышевого мыла, чем окончательно исчерпал вздорное недоумение жены.

После умывания они пили чай с курагой и сдобными пышками, ведя при этом непринужденную беседу. Прохор Матвеевич справлялся о том, не погубит ли революцию свободная торговля, что существенно отрицал Степан Барабуля, полагавший, что только свободная торговля завершит диалектику революции.

После они говорили о простолюдинах, познавших в революции толк, обоюдно причисляя себя к таковым. Удовлетворившись беседой в полной мере, Прохор Матвеевич предложил Степану Барабуле личную дружбу.

— Дружбу? — переспросил Барабуля. — Что же, можно, пожалуй бы, и принять эту дружбу.

Прохор Матвеевич принял уклончивый ответ Барабули за полное согласие и протянул ему руку. Барабуля сделал вид, что протянутой руки он не приметил.

— Я, братишка, мыслю диалектически, а в тебе, видно, нет отрицательных сторон, — мотивировал Барабуля свой отказ от непосредственной дружбы.

Но, несмотря на косвенный отказ от личной дружбы, Барабуля часто посещал Соковых, откушивая там