Книга Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева

желающих примирения. Что и говорить, несколько лишних полков в сражении не помешают. Надо на всякий случай написать завещание. Поговорить ещё раз с боярами... Да, надо вернуться в Москву, посоветоваться с матушкой и митрополитом, с духовником Вассианом, попытаться убедить их, что не обязательно ввязываться в войну, рисковать всем сразу, надо попробовать откупиться от татар, спастись малыми жертвами. А на случай, если всё же Ахмат заупрямится и придётся держать оборону, необходимо серьёзнее подготовить город к длительной осаде, как минимум разгрузить от лишнего народа, от детей и стариков, выслать часть беженцев и посадских дальше на север, необходимо пожечь посады, чтобы лишить Ахматовы войска удобств при осаде и дымовой завесы при штурме. Надо сделать много иных распоряжений. Время пока терпит.

Терзаемый сомнениями, отдав в войсках необходимые распоряжения, Иоанн всё же выехал с несколькими дружинами и охраной в Москву. С собой взял лишь славного воеводу князя Фёдора Давыдовича Палицкого. Тот не посмел ослушаться.

Вид приближающегося к Москве русского войска во главе с великим князем вселял ужас в оставшихся ещё в сёлах и деревнях людей. Народ решил, что государь бежит с поля боя, что сражение проиграно и следом за ним идут татары. Движение дружин сопровождали вопли женщин, плач детей, люди кидались собирать вещи, грузились на телеги и бежали следом. То там, то тут раздавались гневные осуждения в адрес государя, о которых докладывали ему наушники:

— Налоги с нас брал, а дань пожалел платить хану, разгневал его, а теперь бежит, выдаёт нас татарам!

— Когда в стране тишь да гладь, храбр наш государь с мирным народом воевать, одних новгородцев сколько пограбил, погубил! А как настоящая беда — куда храбрость делась?

Это мнение народное было отчасти справедливым, но оттого не менее обидным и раздражающим.

В Москву государь прибыл 30 сентября, как раз к обедне. Предупреждённые гонцами о его приезде, навстречу, на Соборную площадь, вышли святители в окружении оставшихся в осаде бояр и множества народа. Лица встречавших являли собой тревогу и недоумение.

Митрополит Геронтий дрожащей рукой перекрестил сошедшего с коня Иоанна и молвил в тревоге:

— Отчего, сын мой, ты от войск ушёл, неужто так силён враг и так слабы русичи, что ты поражения испугался? Не гонятся ли враги за тобой? Не посрамлены ли воины русские?

— Нет, отец, не тревожься, полки наши крепко держат оборону на Оке и Угре, я же вернулся на совет с вами, святителями нашими, с боярами, с отцом моим духовным...

Иоанн встретился с грозным взглядом седого величавого старца Вассиана и впервые в жизни не выдержал чужого взора, отвёл свои всегда дерзкие и самоуверенные глаза в сторону, устремив их в землю.

— Прости мне дерзость мою, благоверный и христолюбивый государь наш и великий князь Иоанн Васильевич, — тихо, но грозно заговорил суровый святитель Ростовский, сразу оценив и прозрев все сомнения Иоанна, которого знал с детства и чьи потайные мысли научился как духовник улавливать неведомыми путями без словесного изречения. — Как же же ты мог, Богом венчанный и Богом утверждённый, во всех царях пресветлейший царь, как мог ты в бегуна обратиться? — продолжал святитель всё тем же тихим, но напряжённым, до крайности взволнованным голосом. — Почему ты, не бившись с татарами, с их царём самозваным, бежал от них? Ты что же народ свой басурманам выдаёшь? Ведь вся кровь христианская, ими пролитая, на тебя падёт! Ты что, смерти боишься? Так ведь нет людей бессмертных, любой из нас умрёт, и ты умрёшь, у каждого свой рок, и никто его не избежит, ни человек, ни зверь, ни птица. Если ты боишься — дай мне твоё воинство, я хоть и старый и немощный, — поведу его в бой против татар...

Вассиан говорил тихо, чтобы слышали один лишь государь да те, кто находились рядом, но вокруг стояла столь оглушительная тишина, что казалось, будто вся эта толпа, вся масса людей не только слышит его, но и сама говорит этим тихим голосом святителя, осуждая малодушие своего государя.

Когда старец замолк, ожидая ответа своего духовного сына, тот, наконец, пришёл в себя. Ему надо было немедленно убедить собравшихся, что он не трус, что не прятаться за крепкими стенами явился он в родной город. Он осерчал на своего духовника за дерзкую речь, но виду не подал.

— Не бросил я войско, богомолец ты мой, — ответил он старцу, но говорил громко, для всего народа. — Стоит войско наше твёрдо, держит оборону по всей Оке, готово дать отпор басурманам. И я скоро вернусь к нему. А чтобы вы уверились, что не боюсь я врага, что не идёт он за мной по пятам, не останусь я в крепости, остановлюсь в Красном селе, за городом. А пришёл я сюда, чтобы ещё раз святым иконам помолиться за победу, чтобы с вами, со святителями и старейшинами, посоветоваться, как нам поступить, стоит ли рисковать судьбой государства и народа нашего. Если решим стоять — надо готовиться и посады пожечь. Но ведь можно попытаться примириться с ханом, откупиться от него с малыми потерями, не допуская до больших, как это многие предки наши делали. Тем паче, что клятву наши отцы давали ордынцам, что не поднимет наш народ меч на них!

— О клятве мы уже говорили с тобой, благородный государь мой, — не смягчившись, будто терять ему нечего, столь же сурово и сдержанно отвечал Вассиан, взяв на себя чрезвычайно рискованную миссию обличения не забывающего обид самодержца. — Если клятва была вынужденной, то нам поведено прощать и освобождать от таковой, и мы, святейший митрополит и весь боголюбивый собор, разрешаем тебя от этой клятвы и благословляем идти с оружием на Ахмата не как на царя, а как на разбойника, хищника и богоборца. Ибо лучше, солгавши, жизнь получить и народ свой спасти, нежели истинствовать и погибнуть, и обречь свою землю на опустошение и осквернение.

Старец перевёл дыхание и оглянулся на митрополита, стоявшего рядом, потупив взгляд. Старые бояре тоже помалкивали, лишь некоторые кивали в знак одобрения архиепископа.

Голова Вассиана была непокрыта, и прохладный осенний ветер теребил седую прядь его волос. Громко и сердито каркнула рядом ворона, нарушив повисшую над площадью тишину. Не дождавшись ни от кого словесной поддержки, Вассиан тяжко вздохнул и продолжил:

— Ещё раз молю величество твоё, боголюбивый государь, не прогневайся на смирение моё, что дерзнул величеству твоему резкие слова говорить, но то ведь твоего же ради