Книга Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни

имени. Но они, конечно же, не придут мне на помощь. Оставила их там, где на какое-то время остановилось мое перо. А я снова оказалась в кибуце Бейт Альфа. И пока мои герои снова услышат меня, и начнут подчиняться мне, пройдет время. Вся проблема в том, что эта буря захватила меня в самое неподходящее время, когда я, после тяжелой внутренней борьбы, пришла к пику сосредоточенности в работе над романом. Это состояние, к которому стремится каждый творец, но добивается в редком случае. Глубина и величие произведения достигается, когда сосредотачиваются все душевные силы. Искусство письма подобно игре. Твой смех и слезы должны быть истинными. Радость и боль ты должен ощущать каждой своей жилкой. Но актер на сцене живет в одной роли в течение спектакля, а на литературной сцене ты проживаешь в течение дня жизнь разных людей в разных ситуациях, и каждый герой требует к себе особого отношения без всяких скидок. Каждое послабление в душе писателя тотчас отражается в тексте. В течение часа ты должен вникать в судьбы разных людей. Эта душевная акробатика требует больших усилий. Душа твоя становится рабочим инструментом, и ты в какой-то миг не понимаешь, какое, собственно, твое место среди созданий твоего воображения, и куда исчезли твои личные переживания, и как вернуться к нормальному состоянию любого человека.

Я была настолько замкнута в камере своего писания, что соскользнула с колеи нормальной жизни, и мое существование в кибуце сильно осложнилось. В результате, улочки кибуца Бейт Альфа обернулись улицами Берлина, и под жарким израильским солнцем я ощущала зимний холод Германии. До такой степени я была погружена в переживания тех лет и окружавших меня в те годы людей, что совсем потеряла ощущение реальности. Я как бы существовала за завесой, и она всё утолщалась, отделяя меня от окружающего меня общества.

Эта завеса между реальностью и духовной моей жизнью сделала меня отчужденной и странной в глазах членов кибуца, и я страдала от этого. И я никак не могла преодолеть этот разрыв. Хотя понимала, что, в конце концов, мое произведение послужит общественности, как и труд любого из окружающих меня людей. И, все же, мой труд отдалил меня на большое расстояние от них. Я стала чужой даже в собственном доме, среди самых своих близких людей. В этот период работы над книгой обостряется чувствительность души, и нервы откликаются, как гремящие колокола над каждым словом, взглядом, речью, которая произносится как бы помимо сознания и без всякого желания кого-то обидеть. Но в душе они отзываются сильным и тяжким эхом. В таком состоянии возникает лишь одно желание – спрятаться в уголке, как можно меньше видеться с людьми, чтобы не выглядеть странной и ненормальной в их глазах. Понятно, что в таком случае, коллектив явно не место, где можно укрыться от общественной жизни, даже если это ненадолго и для возвышенной цели. Движения духа были настолько внутренними, что я вообще не была готова отвечать войной на все нападки на меня, не получила прививки против всего этого, была слабой в этой борьбе.

Кибуц сам по себе – произведение. Весь вкус к тяжелой жизни в том, что человек отдается без всякого сопротивления делам коллектива, малым и большим, работая в поле, коровнике, кухне, всей душой, видя во всем этом творческое начало. Это одна из основ морали кибуца. У человека нет права выйти из коллектива, сосредоточенного на каждодневных делах и не думающего о завтрашнем дне, и это в коллективе, все время разглагольствующем о светлом будущем. Ему чужд человек, погруженный в творчество, которое является его личным духовным богатством, не соединяющимся с трудностями дня в кибуце. И если в какие-то минуты просветления и подъема духа у меня и у кибуца возникает понимание, что мы движемся в одном направлении, все же, нет у общественности кибуца достаточно долгого дыхания – дождаться конца пути.

Статья моего мужа Израиля была лишь поводом для кризиса. В течение долгих месяцев он прошел различные этапы, которые нам пришлось пережить. Когда же признали его право писать и выражать свое мнение вопреки общественности кибуцев, она набросилась на меня. Ведь я взяла на себя право – быть иной, чем любой другой человек, а кибуц такого права не дает. И нет возможности – встать и разъяснить свою позицию общественности кибуца, и я не могу этого потребовать от нее, ежедневно борющейся с трудностями жизни – с целью создания ее новой формы. Во всей этой истории нашло выражение положение творческого человека в обществе, где труд превыше всего. И я не видела в нашем с Израилем положении чего-то личного, а, именно, общую проблему, раскрывшуюся в нашем частном случае, можно сказать, в полном объеме. Борьба наша была за право человека жить своей индивидуальной жизнью, не похожей на жизнь коллектива, в котором ты находишься.

Проблема в том, что свою защиту я не могла ничего сказать публично. Единственно, что меня оправдывало, это мои произведения. Я знаю, что вы не любите высокие слова. Но я не могу выразить, то, что мучает меня, по-другому, и не считайте меня лишенной сдержанности. Я пишу вам, потому что верю в вашу искренность. И потому осмеливаюсь сказать, что вижу своею книгу как предназначение, и я уверена, что создается истинное литературное произведение. Если вы спросите, откуда у меня такая уверенность, я не смогу вам ответить. Я только знаю, что в процессе написания укрепляются во мне душевные и духовные силы, о которых раньше я даже не подозревала в себе. Книга увлекает меня за собой, так, что моя жизнь намертво связывается с ней. И вы знаете, что человек прижат спиной к стене, и некуда ему отступать.

Когда я была у вас, и вы сказали мне, что нельзя нарушать договоры, имея в виду мои взаимоотношения с издательством “Библиотека трудящихся”, связанные с первым томом романа “Саул и Иоанна”, но, кажется, намерение ваше имело более далекую цель. Я видела в этом договоре с рабочим Движением – договор на мою жизнь, которого нарушать нельзя, ибо не нравственно. Эта мысль не дает мне покоя. Израиль был в положении, более худшем, чем я, ведь кибуц был смыслом его жизни. Не было выхода, Надо было соглашаться на условия, предложенные нам Движением кибуцев. Книгу я буду писать вне кибуца, чтобы освободиться от тяжелого общественного давления. Это будет считаться, как некое поручение от кибуца.

После завершения романа, я вернусь в Бейт Альфа и буду работать год, после