Книга Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

— Мне кажется, что иногда дружба бывает только в воображении! — воскликнул я. — Разве вы считаете справедливым обвинять меня за несколько слов, которые взбалмошная девушка набросала на клочке бумаги? Вы сами знаете, с каким уважением я относился к вам и буду всегда относиться.

— Однако же вы показали мне это письмо, — сказала она. — Мне не нужно таких друзей. Я прекрасно обойдусь без нее и без вас.

— Так вот ваша благодарность! — сказал я.

— Очень признательна вам, — заметила она. — Я прошу вас взять обратно ваши письма. — Последние слова словно застряли у нее в горле и прозвучали как оскорбление.

— Вам не придется два раза просить меня, — сказал я, схватив письма, отошел немного в сторону и бросил их как можно дальше в море. Еще немного, и я, кажется, бросился бы вслед за ними.

Весь день я в бешенстве ходил взад и вперед. Не было такого дурного названия, которого бы я не дал ей до наступления вечера. Поведение Катрионы превзошло все, что я слышал когда-либо о гайлэндской гордости: мне казалось невероятным, чтобы взрослая девушка приняла так близко к сердцу такой пустячный намек, да еще со стороны близкого друга, похвалами которому она успела утомить меня. Я мысленно резко и грубо бранил ее, словно раздосадованный ребенок. Если бы я и вправду поцеловал ее, она, может быть, приняла бы это вовсе не так дурно, но лишь потому, что об этом было написано, да еще в шутливом тоне, она вдруг загорелась таким смешным гневом. Видя, как мало проницательны женщины, я подумал, что ангелам остается только плакать над участью бедных мужчин.

За ужином мы снова сидели рядом, но как все переменилось! Она напоминала скиснувшее молоко, лицо у нее было как у деревянной куклы. Я готов был одновременно и бранить ее, и ползать у ее ног, но она не подавала мне ни малейшего повода ни к тому, ни к другому. Сейчас же после ужина она отправилась ухаживать за миссис Джебби, о которой до сих пор не особенно заботилась. Но теперь она старалась наверстать упущенное и все остальное время переезда была чрезвычайно внимательна к старой леди, а на палубе стала любезничать с капитаном Сэнгом более, чем я находил разумным. Положим, капитан казался достойным, почтенным человеком, но мне было невыносимо видеть, как она слишком непринужденно болтает с кем-нибудь, кроме меня.

Вообще она так искусно избегала меня и так старательно окружала себя обществом других, что мне пришлось ждать долго, пока я наконец не нашел случай поговорить с ней. Когда же этот случай представился, то я не сумел воспользоваться им, как вы сейчас услышите.

— Не могу понять, чем я оскорбил вас, — сказал я — Во всяком случае, вы не можете считать мой поступок непростительным. Постарайтесь, не можете ли вы простить мне.

— Мне нечего прощать, — сказала она, и, казалось, слова, точно камни, с трудом выходили у нее из горла. — Весьма благодарна вам за ваше дружеское внимание. — И она чуть заметно присела.

Но я решил ей высказать все.

— Еще одно, — сказал я. — Если я задел вас, показав это письмо, то мисс Грант тут ни при чем. Она писала не вам, но бедному, простому юноше, которому следовало быть умнее и не показывать это письмо. Если вы осуждаете меня…

— Во всяком случае, советую вам больше не говорить об этой девушке! — воскликнула Катриона. — Я не хочу слышать о ней, даже если она будет умирать. — Она отвернулась от меня. Затем, внезапно спохватившись, воскликнула: — Поклянетесь вы мне, что никогда не будете иметь с ней дела?

— Разумеется, я не буду так несправедлив, — сказал я, — и так неблагодарен.

На этот раз уже я отвернулся от нее.

XXII. Гельвутслуйс

К концу переезда погода значительно испортилась. Ветер завывал в вантах; море стало бурным, корабль трещал, с трудом пробираясь среди волн. Выкрики лотового почти не прекращались, так как мы все время шли между отмелей. Около девяти утра я при свете зимнего солнца, выглянувшего после шквала с градом, впервые увидел Голландию — ряд мельниц с вертящимися по ветру крыльями. Я в первый раз видел эти оригинальные сооружения, вселявшие в меня сознание того, что я путешествую за границей и вижу новый мир и новую жизнь. Около половины двенадцатого мы бросили якорь невдалеке от пристани Гельвутслуйс, в таком месте, где бушевали волны и сильно кидало корабль. Понятно, что все мы, кроме миссис Джебби, вышли на палубу. Одни надели пальто, другие закутались в брезент; все держались за канаты и шутили, подражая, как умели, старым матросам.

Вскоре к судну подошла лодка, и шкипер стал оттуда по-голландски кричать что-то нашему капитану. Капитан Сэнг, очень встревоженный, обратился к Катрионе, и всем, кто стоял поблизости, стала ясна причина его беспокойства. Дело в том, что пассажиры с нетерпением ждали отплытия «Розы» в Роттердам, потому что вечером оттуда отправлялась почтовая карета в Северную Германию. Ветер был сильный, и капитан надеялся, что поспеет к этому сроку. Но Джемс Мор должен был встретить свою дочь в Гельмуте, и капитан взял на себя обязательство остановиться у гавани и, согласно обыкновению, высадить девушку в береговую лодку. Лодка подплыла, и Катриона готовилась сойти в нее, но капитан и кормчий лодки боялись рисковать ее жизнью в такую дурную погоду.

— Ваш отец, — сказал капитан, — вряд ли будет доволен, если мы сломаем вам ногу, мисс Друммонд, а то, может быть, и потопим вас. Послушайте меня, — продолжал он, — и поезжайте с нами до Роттердама. Оттуда вы сможете спуститься по Маасу в Брилль на парусной лодке, а затем в дилижансе вернуться в Гельвут.

Но Катриона и слышать ни о чем не хотела. Она побледнела, увидев летящие брызги, зеленые валы, временами заливавшие бак, и лодку, то стремительно взлетавшую на волнах вверх, то погружавшуюся вниз. Но она твердо помнила приказание своего отца. «Мой отец, Джемс Мор, так решил», — все время твердила она. Я находил, что девушке было нелепо упрямиться и не слушаться добрых советов, но дело в том, что у нее были очень важные причины, о которых она не говорила. Парусные лодки и дилижанс — прекрасная вещь, но только надо платить, чтобы пользоваться ими, а у нее не было ничего, кроме двух шиллингов и полутора пенни. Итак, вышло, что капитан и пассажиры, не зная о ее бедности — она же была слишком горда, чтобы сознаться в этом, — напрасно тратили слова.

— Но вы не знаете ни голландского, ни французского языка, — сказал кто-то.

— Это правда, — отвечала она, — но с сорок шестого года здесь проживает так много честных шотландцев, что я отлично устроюсь, благодарю вас.

В словах ее было столько милой деревенской простоты, что некоторые рассмеялись; другие казались еще более огорченными, а мистер Джебби ужасно рассердился. Я думаю, он чувствовал (так как жена его согласилась взять девушку под свое покровительство), что его обязанностью было поехать с ней на берег и убедиться, что она в безопасности, но ничто не могло заставить его сделать это, так как он пропустил бы свой дилижанс; мне кажется, что своим громким криком он хотел заглушить упреки совести. Наконец он напал на капитана Сэнга, заявив, что для нас будет позором высадить так Катриону: покинуть корабль, говорил он, означало верную смерть, и мы ни в коем случае не можем бросить невинную девушку на произвол судьбы, оставив ее одну в лодке со скверными голландскими рыбаками. Я тоже так думал. Подозвав к себе штурмана, я сговорился с ним, чтобы он отослал мои сундуки в Лейден по адресу, который я дал ему. Затем я подал сигнал рыбакам.