Книга Ветер с Варяжского моря - Елизавета Дворецкая

Не замечая других, Вышеслав поднял этот платок и медленно сжал в руке, словно хотел поймать с ним и любовь, ушедшую от него навсегда. Послухи загомонили, а княгиня Малфрида тонко улыбнулась и наклонила голову. Ее любимица все рассчитала верно. Подобные ум и проницательность достойны княжеского венца!

И дальше до самой весны не случилось ничего, о чем стоило бы рассказать.

Глава 9

Вскрылся и ушел в Нево-озеро лед на Волхове, снег превратился в мутную воду и убежал в реку, пригорки зазеленели. Леля-Весна ступила на землю, семена трав и цветов сыпались в землю из гривы ее белого коня, золотые его копыта будили в них жизнь. Теплый ветер вился над землей, и душу Загляды заполнило ожидание. Пора было ждать возвращения княжеского посольства от конунга нурманов.

– Пойди принюхайся – не пахнет ли доброй вестью? – чуть не всякий день просила она Тормода.

Корабельщик старательно ловил носом ветер с Варяжского моря, закрывал глаза и вслушивался в потайной голос своего резного дракона. После он уверял Загляду, что добрые вести будут скоро, но когда точно – драконы не могли ему сказать.

– Послушай меня! – говорил корабельщик Загляде, усевшись на крыльцо дома и протянув вперед широкие ладони, словно на них было что-то написано. – В месяц березень[225]сойдет лед, и полтора месяца нужно твоему отцу на дорогу. Значит, он будет здесь в месяц травень[226]!

Наконец настал и травень. В Ладоге, в прежние годы такой оживленной, теперь было тихо. Купеческие ладьи приходили из русских земель со стороны Новгорода, приходили с Волжского пути от булгар, а из Ладоги поворачивали обратно, словно здесь был край света и дальше плыть некуда. Словно Перун обрубил своим тяжелым топором северный конец великого торгового пути из варяг в греки: в греки плыть было можно, а в варяги – нельзя.

И вот однажды в середине травеня стало ясно, чего стоят труды посадника Креплея. Далеко-далеко в полуночной стороне в один из ясных дней показался тоненький столбик дыма. Тут же в небо взвился и другой дымовой столб, уже ближе, потом третий – на берегу Невоозера, где в него впадал Волхов. Это заставы, которые посадник понастроил за зиму почти на всем пути от Ладоги до Варяжского моря – у Нево-озера и на реке Неве, – давали знать, что из варяг плывет большой караван. Весь день Ладога гудела, как растревоженная борть. А наутро ладожане сбежались на берег встречать долгожданных гостей. Посадник еще ночью послал свой дозор навстречу, чтобы убедиться, те ли это гости. Он не собирался повторять ошибок Дубыни.

К полудню в Ладогу вошел караван гораздо больший, чем здесь ожидали. Впереди плыли те ладьи, что князь Вышеслав посылал за море, за ними шли три большие варяжские шнеки с головами хищных птиц на штевнях. Борта их были увешаны белыми щитами – в знак мира.

Посадник Креплей со своими гридями и Оддлейв ярл со своими встречали гостей на торгу перед новыми воротами Олеговой крепости. Весь торг был заполнен ладожанами – все хотели знать, что будет с их городом дальше, расцветет ли он заново или останется полумертвым на радость сопернику-Новгороду.

Среди домочадцев ярла стояла и Загляда. Пожалуй, не было на торгу человека, который волновался бы больше нее. Передняя ладья быстро приближалась, дружно поднимались и опускались ровные ряды весел, их мокрые лопасти блестели под лучами солнца. Еще издалека Загляда увидела своего отца, стоящего на носу ладьи. Она верила и раньше, что все так и будет, и все же слезы радости наполнили ее глаза. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно по всему торгу.

Передняя ладья ткнулась носом в песок, с нее перекинули сходни, и Милута сошел на берег. Другие ладьи тоже приставали к берегу, и к каждой из них толпой бежали горожане в нетерпеливом ожидании вестей. А купец направился прямо к посаднику и поклонился ему.

– День тебе добрый, посадниче, прибыли мы из-за Варяжского моря назад, – сказал Милута, и вся площадь молчала, стараясь не упустить ни слова из его речи. – Были мы у нурманского князя Олава, он нас принимал с честью, обид не чинил, слушал нас со вниманием и грамоту написал для тебя и для князя Владимира.

С этими словами Милута подал посаднику свернутую грамоту, перевязанную ремешком. Взяв грамоту и ответив на приветствие, Креплей снова посмотрел на реку:

– А что за ладьи с вами приплыли?

– А с нами приплыл варяжский боярин, посланник от Олава нурманского. Звать его Гудмунд сын Торбьерна, а прозванье – Белая Борода. Он со своей дружиной нурманских торговых гостей провожает до Царьгорода, в греки. А по пути велел ему Олав-князь наше докончание с тобой и с князем Вышеславом и с отцом его, Владимиром-князем в Киеве, обговорить и закрепить. Коли во всем сойдемся.

– А ты-то как мыслишь – сойдемся? – спросил у него Креплей. – Хочет Волав нурманский с нами в мире жить?

– Я так мыслю – сойдемся! – Милута уверенно кивнул. – Ему тоже Ерик тот – что кость в горле. Сам спит и видит на него походом пойти, да силенок маловато.

Креплей усмехнулся, глядя на подходящего норвежца. Поздоровавшись, посадник пригласил его к себе. В гридницу посадничьих хором, заново отстроенных в детинце, собралась вся ладожская знать, старейшины концов Околоградья. Гудмунд Белая Борода первым держал речь. Свое прозванье он получил за раннюю седину в волосах – ему было около сорока лет. Его борода была заплетена в косичку, что служило знаком высокого рода, а на обеих руках его было по тяжелому золотому обручью. С русами он держался уважительно, говорил мягко и неспешно. Переводил ему Тормод, очень довольный, что воеводы и ярлы опять не могут без него обойтись.

– Олав конунг велел мне передать тебе и Вальдамару конунгу, что он хочет только мира со словенами, – говорил Гудмунд. – Эйрик сын Хакона, – наш общий враг. Сейчас он еще не вернулся в северные страны, его поход на Восточном пути продолжается. На пути из Альдейгьи он разграбил еще несколько островов. И Олав конунг предлагает Висислейву конунгу вот что. Как только Эйрик ярл вернется в северные страны, Олав конунг даст Висислейву знать. Пусть у них обоих будут наготове боевые корабли и дружины. В удобный срок они соединят свои силы и вместе нападут на Эйрика ярла. Мы заставим его заплатить за все его злые дела!

Ладожские бояре озлобленно гудели и кивали головами. Едва ли среди них нашелся бы такой, кто не мечтал бы своими руками вырезать сердце у Эйрика ярла.

– Олав конунг хочет, чтобы купцы, как прежде, без боязни плавали из Городов в землю Норэйг, – продолжал Гудмунд. – Чтобы вознаградить Альдейгью за ее убытки, с ее купцов в земле Олава конунга семь лет не будут брать пошлин. Семь лет их будут без платы принимать на постой в торговых городах, давать им пристанище, кормить их, охранять их товары, давать им корабельные снасти и чинить их корабли, если будет такая надобность. А через семь лет, если будет так угодно богам, города словен так же будут принимать северных купцов, а города Норэйг и дальше станут так принимать словен. И тогда мир меж нами не будет нарушен никогда.