Книга Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева

Лилина подруга Рита Райт тоже изобразила Лавинскую законченной городской сумасшедшей:

«В какой-то из годов сразу после войны иду я как-то по улице и вдруг вижу перед собой незнакомую женщину — изможденную, болезненного вида, в какой-то старой дырявой фетровой шляпе. Остановилась и говорит: “Риточка, здравствуй. Не узнаёшь? Лена Лавинская…” И тут только я ее узнала. Поехали с ней чуть ли не через всю Москву. Она мне говорит: “Это я только так одета. Дочь моя одета хорошо…” Она была уже очень больна, лечилась в психбольнице. Дружила с Людмилой Владимировной… зависела от нее, та ее и заставила писать воспоминания. Чепуха какая-то, пишет, что Лиля на крыше принимала солнечные ванны и одновременно гостей. Ну и что? Почему же нельзя, загорая, общаться с друзьями?»[536]

Воспоминания Лавинской, прежде чем выйти в сборнике, 20 лет пролежали в виде рукописи (она и вовсе просила напечатать их не раньше чем через 60 лет, но ее волю нарушили). В какой-то момент рукопись купил музей Маяковского, и она хранилась там. И вот как-то раз директор музея (еще в Гендриковом) Агния Езерская пригласила Лилю прийти и поделиться с сотрудниками воспоминаниями о поэте. По словам присутствовавшего там Зиновия Паперного, Лиля уже знала о покупке рукописи Лавинской и шла на встречу с бомбой в кармане. Паперный пишет:

«…вот Лиля Брик кончила читать вслух свою тетрадь. Все молчат — растроганы услышанным. В глазах у некоторых сотрудниц слезы. Как говорится, тихий ангел пролетел…

Но тут Лиля Юрьевна, как бы случайно вспомнив, обращается к директрисе:

— Агния Семеновна, хочу вас спросить: зачем вы покупаете явно лживые, клеветнические мемуары?

— Я знаю, что вы имеете в виду. Но, уверяю вас, это находится в закрытом хранении, никто не читает.

Лиля Юрьевна заявляет, отчетливо произнося каждое слово:

— Представьте себе на минуту, Агния Семеновна, что я купила воспоминания о вас, где утверждалось бы, что вы — проститутка, но я бы обещала это никому не показывать. Понравилось бы вам?

Вступает Надежда Васильевна (Надежда Реформатская, заместительница Езерской. — А. Г.):

— Простите, Лиля Юрьевна, вы не совсем правы.

— Ах, не права? Или вы, Надежда Васильевна, воображаете: в воспоминаниях говорилось бы, что вы…

И Лиля Брик произносит те же слова второй раз. Затем она приветливо прощается со всеми, и мы втроем с ней и Катаняном, как было условлено, едем к ним домой»[537].

Сцена весьма эффектная, но, надо отдать должное Лавинской, проституткой она Лилю Юрьевну не называла, а просто, скажем так, была чрезвычайно резка в изложении реальных фактов.

Что же до Людмилы Владимировны, тут, видно, смешалось всё: и толика стародевичьей зависти (почему у Лили мильон мужей, а у нее нет даже завалящего любовника), и пуд возмущения несправедливой дележкой наследства (ведь к переговорам с Кремлем сразу после смерти поэта ни мать, ни сестер никто не привлекал, всё обтяпали Лилины люди), и, судя по всему, большие редакторские амбиции при недостаточном понимании поэзии и литературы. Сам Маяковский уж точно не подпустил бы сестру к своим стихам и на пушечный выстрел.

Но всё же Людмила Владимировна не была чужда прекрасного. Будучи в молодости, судя по фотографиям, красивой женщиной, самые лучшие годы проишачила на «Трехгорной мануфактуре» (стала, говорят, первой женщиной, занявшей административно-техническую должность на фабрике еще до революции), кормила мать, сестру и брата. Вместе с сестрой Ольгой помогала брату в «Окнах РОСТА». На личную жизнь времени не хватало. Ей, с утра до вечера работавшей на производстве, Лилина богемная жизнь казалась, конечно, и чуждой, и непонятной. Впрочем, Людмила могла бы похвастаться достижениями в искусстве: она была художником по тканям, изобретателем новых методов нанесения рисунков, проповедником аэропечатания, серебряной медалисткой Всемирной выставки в Париже — словом, не такой уж «серой мышкой».

Отзвуки титанической борьбы двух женщин за Маяковского слышны и теперь. К примеру, по просторам желтых передач бродит внучка и полная тезка Елизаветы Лавинской, которая вдруг заявила, что является внучкой Маяковского. Якобы сына Глеба-Никиту ее бабушка родила не от мужа, а от автора «Облака в штанах». Дети лефовки, конечно, эскападами молодой родственницы возмущаются, дескать, позорит имя бабушки ради пиара. Готовы даже оплатить тест ДНК, чтобы разоблачить самозванку. В общем, страсти, достойные ток-шоу для домохозяек.

Кстати, дочь Елизаветы Лавинской, Лилия, уже пожилая женщина, показала журналистам одного желтого вебресурса неопубликованный кусочек мемуаров матери: «Лавинский (ее муж Антон Лавинский, художник, лефовец, апологет свободной любви. — А. Г.) ходил с независимым видом, окруженный девушками. Они приходили к нам, а я уходила из дома. Старалась с ними дружить, потому что ревность, по “бриковской” морали, буржуазный предрассудок. Я истерически выкорчевывала пережитки прошлого. Был пункт, который они считали чудачеством. Что я не могу пойти и по бытовому пути и завести фокстрирующих мальчиков. Не иметь возлюбленного, по выражению Лили Брик, было неприлично. Помню, как мне и Семеновой Лиля предлагала надоевшего Безкина (очевидно, того самого «мелкого Бескина», который в постели лучше, чем Маяковский. — А. Г.): “Девушки, возьмите его, право, в деле он хорош”…»

Желтые источники мы, конечно, не принимаем всерьез (приведенный пассаж — вольная выжимка некоторых абзацев опубликованной статьи). Но вся Лилина жизнь — материал для сплетен. Поэтому ее до сих пор так любят и так ненавидят.

Страсть на закате

Лилю недаром называли женщиной-женщиной. Когда ее спросили, как она относится к появившемуся на площади Маяковского памятнику поэту, она огорошила собеседника: «Зачем они его изобразили в мятых штанах?» Поэт, дескать, был очень аккуратным человеком. Лиля любила всё опрятное, яркое, красивое. У нее и дом был похож на дизайнерское гнездо: картины, автографы, расписные подносы, самодельная скатерть, лоскутная занавеска. Живя бок о бок с художниками, она накопила целую коллекцию их произведений — Ларионова и Гончаровой, Штеренберга и Параджанова, Леже и Шагала… Именно она вдохновила Шагала на серию графических работ о Маяковском. А еще отправляла ему во Францию посылки с конфетами «Мишка косолапый», которые он очень любил (кстати, Лиля с Катаняном собрали целую серию конфетных фантиков с плакатиками Маяковского, раскопав их где-то в подвалах кондитерской фабрики «Красный Октябрь»),

Она любила художников гонимых, не выставлявшихся, необласканных — таких как Натан Альтман или Александр Тышлер. Катанян-младший пишет, что картина «Хорошее отношение к лошадям» Тышлера переезжала с Лилей с квартиры на квартиру, и, когда художник сидел у нее в гостях, она постоянно подкладывала ему под руки листы бумаги. Тышлер рисовал, Лиля получившиеся шедевры окантовывала и раздаривала друзьям — она вообще была щедра на подарки. Сам Тышлер говорил литературоведу Дувакину: «Она очень живой человек и… До сих пор, при ее таком уже преклонном возрасте, она бывает на всех выставках, какие только есть, если она хорошо себя чувствует, она читает все книги, которые более-менее интересные, значительные, которые выходят, она читает все газеты, она интересуется абсолютно всей жизнью культурной нашей страны. И я должен сказать, что к ней большая тяга, и в то время, когда еще жил Маяковский, она сама привлекала очень много к себе людей, и все шли туда с большим удовольствием. Лиля Юрьевна — очень талантливый человек, очень умный человек и очень бывает остроумна. Если с ней посидеть (усмехается) и записать — так, чтоб она, конечно, не знала, что ее записывают, — вы запишете ряд замечательных остроумных высказываний; очень живой человек. И самое интересное… с моей точки зрения, — это человек, который понимает искусство, особенно она очень понимает изобразительное искусство. Это очень редко. Я встречаюсь с некоторыми нашими интеллигентными людьми, они не художники, они математики, физики, но они… им мешает непонимание такого важного искусства, как изобразительное»[538].