Книга Порода. The breed - Анна Михальская

Погрузка и рассаживание занимают время. Вурлаков сквозь зубы отдает приказания. А Ричард отводит меня в сторону. Я прислоняюсь к стене. Она холодная. Шумят турбины, и видно, как, опираясь на прозрачный воздух, приземляются и взлетают серебристые сигары с крыльями.

— I knew it, Anna. I just somehow knew it, all the way. That is the reason I could seem to you too sure… Too simple, probably. I tried to assure myself it was possible — but I really knew it could not be. I suffered so… I tried to hope — until the last moment. Well, that is that. It’s me who is to blame, not you, dearest. I quite understand. So you should not worry much. Be happy here — or try to be… My wild Russian love, my dream, my elf… I hoped it would somehow come true. Somehow… Well, it hasn’t. Anyway…We shall hunt together, shan’t we? [166]

Прижимаясь лопатками к холодной стене, я заставляю себя внимательно слушать. Беспощадна женщина, влюбленная в другого. Да, неловко, да, стыдно, — не более. Только бы скорее отделаться. Скорее бы они все уехали. Вот и завтра еще целый день… А эта охота — какое счастье, какое веселье — если б только без них… Валентину еще можно было бы взять, да и то… Кстати, где она? Нет, надо сосредоточиться. Вдруг да получится, как говорит Ричард? Чем черт не шутит?

Божественный профиль Беаты четко впечатан в рамку окна ее красного «гольфа». И Ричард послушно, безучастно садится рядом. Все по плану. Лишнее такси с багажом пристраивается в хвост двум нашим машинам. Впереди на белом жигуле Варлаков. За ним рулит Валентина. Ричард молча смотрит перед собой. Мэй, щебеча и наслаждаясь, курит свои «Silk Cut».

Гуманитарную помощь русским борзым от Кеннел-клуба решили завезти сразу в питомник: в мою квартиру она бы не влезла. За черными прутьями кованых ворот, под темной листвой рябин с почти вызревшей ягодой взлаивали и подскуливали борзые, перебирая ногами, как балерины.

Все вышли, и, пока не подоспели Тариковы помощники, — а они никогда не отличались особой расторопностью, — мы наблюдали и балет борзых, и танец англичан по эту сторону забора. Ритуальные пляски сопровождались возгласами восторга и буйной жестикуляцией. Мэй выступала в роли первопроходца и поясняла, где какие собаки, называя клички. С той зимы она все помнила четко — что ж, глаз заводчика!

Пока выгружали помощь, отпирали и запирали ворота, Ричард тихо стоял у забора, глядя сквозь прутья в глубь сада. Вечерело. Солнце не торопясь скатывалось за биофак по нежному золотисто-розовому небу, и в недвижном воздухе разливалась неизъяснимая сладость. В тишине время от времени падало с дерева яблоко. Над вершинами дендрария пронесся тетеревятник. Наступал час его охоты на ворон. Скоро сумерки. Краем глаза я видела, как к Ричарду подходит Валентина. Вот они вместе идут к машине, и Беата, кажется, снова сажает его на переднее сиденье. Да! И занимает водительское кресло. Что ж, пора и мне проститься с райским садом — до утра. До завтра. На рассвете русские борзятники соединятся тут с английскими, отсюда охота выедет в поля. Я повернулась к машине. За спиной гулко стукнуло об асфальт упавшее яблоко.

Дверь в квартиру распахнул Тарик — чистый и благостный. Его мощный торс обтягивала новая майка, нежно-голубая, словно конверт новорожденного мужского пола. Майка была коротковата, и Тариэл Варламыч все одергивал край, с непомерной силой зажимая его между громадными пальцами.

— Привет, — сказала я. — А где Сиверков?

— Э-э-э… — отвечал Тарик. — М-м-м…

— Где Сиверков??

— Он это… Он, Анюта, за пивом пошел. За пивом мужик вышел, понимаешь?

— Тарь, не шути. Я серьезно спрашиваю.

— Ну я и отвечаю. За пивом. — И Тарик, смущаясь своего роста и веса, снова потянул книзу подол голубой майки, но Мэй уже повисла у него на шее.

— Ну-ну, — успокаивал он, — ну, здравствуй, здравствуй…

Мэй сама взялась знакомить его со всеми, Валентина стала рассаживать гостей, а я быстро прошла в другую комнату. Туда, где у окна стоял мой диван. Пахло медом и осенью. На туркменском ковре у стены лежало яблоко. На письменном столе белели листы бумаги, темнела горка ключей. Записки не было.

За моей спиной скрипнула дверь. Я обернулась.

На пороге стоял Вурлаков. Его рот растягивала улыбка, приятная, как оскал вскрытой консервной банки.

— Ну чтэ-э-э? — донеслось от двери. — Где сам-то?

— Не понимаю, о ком ты, — сказала я. — Хочешь яблоко? На!

— Не надо, не угрызу, — ответствовал чудо-дрессировщик. — Я зубы делаю. У меня щас зелени — завались.

— Поздравляю.

— Что не спросишь — откуда? Неинтересно?

— Интересно, зачем тебе тогда Пат. И Гриб.

— Да так. Денег мало не бывает. А воще-то я занят.

— Не сомневаюсь.

— Вот это правильно. И не сомневайся. Слыхала, что ль?

— Что?

— Что я теперь у одного мужика собачку личную дрессирую? Для дома, для семьи?

— Нет.

— А у кого, знаешь? Сказать?

— Не обязательно. — Я двинулась к двери. Пора было к гостям. — У акулы так называемого бизнеса? Или так называемого пера? Или, может, так называемого экрана? — Вурлаков загораживал проход, и я остановилась.

— Не-а, — обрадовался Валера, и консервная банка разинулась еще шире, — не угадала! Забирай выше!

— Ну, куда уж выше?

— Совсем, совсем высоко. Но пока по Москве, правда. А потом — чем черт не шутит?

— Ну что, депутата охмурил?

— Сказал — забирай выше, — рассердился Вурлаков. — Кто у нас по Москве главный?

— Nomina sunt odiosa [167], - сказала я, чтобы отвязаться. — Еще раз поздравляю. Может, зубы доделаешь.

— Зубы, — ухмыльнулся Валера, и глаза его из-под валика надбровных дуг сверкнули. — Зубы! Скажешь тоже! Мне землю под кинологический центр в Лосинке выделяют. Я вообще скоро главным в Москве по собакам буду. Вот когда все попадают-то!

Я вздохнула. Ах, давно ли в кухне у меня было писано: «Группа русских ученых…»!

— Анюта, поди, что скажу, — позвал из-за двери Тарик.

— Ну? — я миновала Валеру, выскочила в коридор и захлопнула дрессировщика в комнате. — Ну!