Книга Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов

Но сколько бы неугодников ни было среди 28 «панфиловцев», ясно одно, что победили они именно благодаря самим себе. А не благодаря, как внушалось десятилетиями, чуткому руководству героического Панфилова с усиками под фюрера.

И дело не в политруке (скорее всего, довоенного образца), который, кстати сказать, прибыл во взвод, когда из подбитых в тот день 18 танков горели уже 14. То есть после появления политрука средняя эффективность боя каждого из оставшихся к тому времени 15 бойцов резко упала, и фронт в этом месте был прорван.

И не в командире-предателе с Украины.

Судьба этого помощника старосты — с точки зрения теории стаи тоже строго закономерна. Он нравился всем «внешникам». Сначала предвоенному красноармейскому комсоставу — ими предатель был выделен, и ему было присвоено звание сержанта. Он понравился и гитлеровцам, которые не отправили его в подземные заводы, но назначили на хлебную должность помощника старосты. Когда на втором этапе войны в 44-м предатель вновь оказался в Красной Армии, то он, естественно, показался своим и новому начальству и был этим начальством за умение нравиться многократно награжден орденами и медалями.

После войны, когда он начал требовать Звезду Героя за бой под Дубосеково, то уже через 4 дня был арестован. Выяснилось его прошлое, и он получил срок за пособничество врагу — 15 лет.

До конца существования Советского Союза реабилитирован, несмотря на его требования, не был. В суверенной России — тоже. Зато в самостийной Украине признан хорошим человеком, своим — официально. Тем самым русофобское украинское чиновничество себя разоблачило: что они такие же, как и Добробабин, — предатели.

Итак, дело не в генерале, не в политруке, не в командире. Но в тех нескольких из числа неугодников, которые в 41-м, собственно, и победили всепланетную «внешническую» стаю Гитлера. И которые совершенно закономерно официозом всех мастей не замечены и оболганы.

Глава тридцать шестая
ОТЕЦ: ПРАВДА О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, В КОТОРУЮ Я МАЛЬЧИШКОЙ ПОВЕРИТЬ НЕ МОГ

Интересны не столько те рассказанные отцом эпизоды о войне, которые я смог воспринять сразу, сколько то, что некоторые из них я смог воспринять лишь много лет спустя. А мальчишкой — не мог.

Например, отец мне рассказывал, что во время налетов фашистской авиации он не зарывался, подобно другим, лицом в дно окопа, но ложился на спину, брал винтовку — а он говорил, что у него была трофейная немецкая винтовка и аж целый ящик патронов к ней — и начинал стрелять по самолетам.

— Знаю, что не попаду, а если попаду, то не собью, — говорил мне он, — может быть и бесполезно, но все лучше, чем ничего вокруг не видеть.

И вот что удивительно: хотя я не считал, что стрельба по бронированным штурмовикам бесполезна, я ему не мог поверить, что у него могла быть трофейная немецкая винтовка!

Мне, когда он рассказывал про войну, не могло быть больше двенадцати лет, скорее вообще было лет десять или восемь, но я твердо знал, что все немцы уже в 41-м были вооружены автоматами «шмайсер». Откуда, в таком случае, у немцев могут быть винтовки — тем более в 1942 году?

Можно предположить, что знание о вооружении гитлеровцев я почерпнул из фильмов про войну, которые в детстве любил смотреть, — в них немцы, действительно, переходили границу Советского Союза, все поголовно вооруженные «шмайсерами», и нещадно поливали свинцом наших солдат. В советский период всем вокруг было понятно, что мы проиграли кампанию 1941 года из-за того, что гитлеровцы были лучше вооружены, да к тому же напали они на нашу страну неожиданно. У немцев нескончаемые потоки танков, а у нас что? Кавалерийские части (помню учительницу истории, ее презрительно искривленный рот, когда она говорила о кавалерии только у нас)… Разве можно сопротивляться танкам и непрерывно строчащим «шмайсерам», если вооружены красноармейцы были старыми винтовками образца 1898 года, да и кавалерия на добродушных конях… Вот и гнали немцы нас неделю за неделей, месяц за месяцем — все не могли, оказывается, мы опомниться от неожиданности…

В арифметически превосходящие силы немцев веровали все (единственно, отец говорил про драп — но не объяснял, или сам не знал, почему), верил ребенком и я, пока не стало вдруг выясняться, что про 41-й год все — тотальное вранье. И у немцев, оказывается тоже были кавалерийские части: в определенных ситуациях — когда сумятица, позиции перепутаны, бездорожье — тогда кавалерия предпочтительнее танков, всадники пройдут по грязи там, где ни один механизм не справится. Потом оказалось, что танков у немцев было лишь менее 4 тысяч, причем часть из них была вооружена только пулеметами, и из пулеметов же (крупнокалиберных) наши их и подбивали; а вот советских танков с пушечным вооружением было более 20 тысяч, и это не считая 1800 таких танков, как средний Т-34 и тяжелый КВ, равных которым у немцев не было.

А потом выяснилось, что и про автоматы «шмайсер» — тоже вранье.

«Шмайсеров» у немцев в 1941 году почти не было.

Врали все киношники вместе со своими золотопогонными генералами-консультантами.

В 41-м «шмайсеры» были редкостью, гитлеровцы были вооружены винтовочками, такими же, как и у красноармейцев. И так немцы с винтовками до конца и провоевали, до самого разгрома в 45-м. Да и очереди из «шмайсеров» беспрерывными быть не могли — всего двадцать патронов в магазине…

Беспрерывно стреляющие «шмайсеры» в фильмах понадобились для того, чтобы создать совместимые с суверенитизмом объяснения событий 41-го — странных событий, — когда немцы, наступая, к началу 1942-го убитыми и ранеными потеряли всего лишь 1 миллион человек (а у наступающих потери обычно больше, чем у обороняющихся, если те не побежали), но советские потеряли отнюдь не миллион, но 3 миллиона одной только регулярной армии, бесчисленное число мобилизованных, целые дивизии энкавэдэшников, милиционеров, ополченцев, курсантов…

Но интересно не то, что такое громадное число писателей, историков, кинорежиссеров, военных, учителей врали слаженно в унисон — подхалимы вообще прекрасно справляются с хоровым пением; интересно то, что я, ребенок, в «шмайсеры» верил, а в винтовку — нет. То есть руководим был чувством, внушением, а не словами — притом родного отца!

Есть, правда, и другое объяснение появления у меня веры в «шмайсеры», кроме «телевизионного»: невозможность винтовок у немцев в 42‑м я воспринимал психоэнергетически — просто считал, как все. Все веровали, что дело в «шмайсерах», — и я тоже. Как все.

Приоритету у меня именно такого способа восприятия есть косвенное подтверждение.

Отец у меня не пил и не курил. А на фронте курево и 100 граммов водки (это в наступлении — 200) выдавали всем. Отец мой махорку подчиненным отдавал, а водку — выливал.

Меня, десятилетнего, возмущало: как это так — водку — и выливать! Откуда у меня, родившегося и воспитанного в семье, в которой не пил вообще никто, такое отношение к водке? Если в случае со «шмайсерами» я мог быть жертвой телевидения, то водку пить с экранов тогда еще не учили. Но я веровал в ее ценность!