Книга Срединное море. История Средиземноморья - Джон Джулиус Норвич

«7 августа: Генеральный штурм — 8000 человек у Сан-Микеле, 4000 у Кастильского порта… но когда они покинули траншеи, мы уже были на своих постах, обручи были подожжены, смола кипела… Когда они полезли на укрепления, их приняли как дорогих гостей… Штурм продолжался девять часов, от рассвета до послеобеденного времени. К туркам подошло более дюжины подкреплений, мы же подкрепляли себя вином, сильно разбавленным водой, и несколькими кусочками хлеба… Победа вновь досталась нам… хотя никто из нас не стоял на ногах из-за ран или усталости».

Но к этому времени стало ясно, что турецкая армия также ослабела. Жара стояла немилосердная. Пищи не хватало, а недостаток воды ощущался еще сильнее, так как к трупам животных, с помощью которых рыцари нарочно загрязнили колодцы Марсы, теперь прибавилось множество трупов самих турок. К концу августа в османском лагере распространилась дизентерия; ее жертв сносили на жаркое солнце в импровизированные палатки для больных, где они умирали сотнями. Турки также знали, что приближается равноденствие и вскоре настанет время бурь, за которыми налетят первые зимние штормы. Мустафа-паша готовился при необходимости провести зиму на острове, надеясь уморить осажденных голодом; с другой стороны, Пиали и слышать об этом не хотел. Флот, доказывал он, куда важнее армии, и он не может рисковать, оставив зимовать свои корабли при отсутствии подходящей стоянки и (выражаясь современным языком) средств технического обслуживания в полном объеме. Он двинет флот в путь не позднее середины сентября; если армия желает остаться, это ее дело, но ей придется действовать самостоятельно.

Если бы силы Сулеймана остались на острове, трудно сказать, удалось ли бы рыцарям продержаться до конца. Но затем, 7 сентября, пришло спасение — Гран Соккорсо (как его назвали), Великая Помощь, посланная испанским вице-королем Сицилии. Прибыли 9000 человек — меньше, чем рассчитывал Ла Валетт, но их оказалось достаточно. Мустафа более не медлил. Внезапно пушки умолкли; крик прекратился; вместо дыма клубилась лишь пыль, поднятая при отходе остатков некогда гордой армии. Всего четверть от прежнего числа солдат тащилась к готовым отчалить кораблям. Но и христиане понесли ужасающие потери. 250 рыцарей погибли, практически все выжившие были ранены или искалечены. Лишь 600 человек были в состоянии носить оружие. От города Биргу не осталось камня на камне; со стратегической точки зрения его позиция оказалась катастрофически неудачной, так как он был уязвим для обстрела со всех сторон. По этой причине, когда старый Ла Валетт, хромая, вышел вперед, чтобы заложить первый камень в основание своей будущей столицы, он сделал это не на руинах старой, но поодаль от них, напротив, на высотах горы Шиберрас, господствующей над Большой гаванью. Город был назван в его честь — Валетта[226], и он вполне заслуживал этого. Три года спустя, 21 августа 1568 г., он скончался. Сэр Оливер Старки, его секретарь — и, кстати, единственный англичанин, в течение всей осады сражавшийся на его стороне, — написал эпитафию по-латыни, которую и поныне можно прочесть в соборе Святого Иоанна. В переводе она читается так:

«Здесь лежит Ла Валетт, достойный вечной славы. Он, кто некогда был бичом для Африки и Азии и щитом Европы, изгнавший язычников мощью своего священного меча, — первый, кто похоронен в сем возлюбленном городе, основателем которого он был».

Одним из больших зданий, возведенных в городе в первую очередь, конечно, стал госпиталь. Он стоит до сих пор, подобно своему предшественнику в Биргу, однако был задуман с несравненно большими претензиями: его Большая палата длиной 155 метров является самым длинным бесстолпным залом в Европе. Около 1700 г. он мог принять почти 1000 пациентов; зимой его стены завешивались шерстяными гобеленами, летом — холстами Маттеа Прети.[227] Здесь в изобилии свет, пространство и свежий воздух — средства, в которые рыцари верили (будучи в этом отношении, пожалуй, единственными из служителей медицины XVI в.). Более того, в отличие от служителей других госпиталей того времени, как правило, кормивших своих пациентов из деревянных тарелок, кишевших бактериями всех видов, орден пользовался серебряными тарелками и чашками и, таким образом, радикально — хотя и неосознанно — снижал риск заражения. Каждый предмет находился на учете; на каждом имелся оттиск эмблемы Святого Духа. Наконец рыцари осознавали, насколько важен хороший уход за больными: каждый из них независимо от своего ранга дежурил в палате, и сам магистр, в свою очередь, заступал на этот пост по пятницам. Для «господ наших больных» годилось лишь самое лучшее.

«Мои армии побеждают лишь вместе со мной!» Слова Сулеймана, произнесенные им, когда он получил известие о катастрофе, были совершенно справедливы. Если бы он взял командование на себя, как в 1522 г., между Пиали и Мустафой не возникло бы пагубного соперничества; высший авторитет, которым он обладал, вкупе со вдохновением, с которым он руководил военными действиями, мог спасти ситуацию. Повинуясь первому побуждению, он поклялся, что следующей весной сам поведет на Мальту новую экспедицию, однако изменил свое мнение, решив вместо этого предпринять еще одну кампанию против Венгрии и Австрии. Но когда 5 сентября 1566 г. его войско располагалось лагерем близ венгерской крепости Сигетвар, он умер от внезапно последовавшего инсульта (а может быть, сердечного приступа). Десятый по счету османский султан был величайшим из них. Сулейман не только невероятно расширил свою империю, но и создал для нее прочный базис в виде институтов и законов и во многом благодаря своему личному престижу поднял ее статус до уровня мировой державы. Если бы его преемники обладали хотя бы частицей его талантов, история Средиземноморья могла бы пойти совершенно иным путем.

На христианском Западе, по-прежнему воодушевленном героическим сопротивлением мальтийских рыцарей, известие о смерти султана встретили с ликованием. Но остановлена ли экспансия турок, или это лишь временная задержка и они будут и далее продвигаться вперед? Вопрос оставался открытым. Наследником Сулеймана стал его старший сын от любимой жены, дочери украинского священника, широко известной европейцам под именем Роксоланы. Селим II Пьяница — прозвище это он вполне заслуживал — был совершенной противоположностью своего знаменитого отца. Низенький, толстый, закоренелый распутник, он нимало не заботился о делах государства и предпочел вверить управление империей своему великому визирю (вскоре ставшему его зятем), Соколли-Мехмет-паше. Соколли, по происхождению боснийский серб, последний из визирей Сулеймана — именно он закрыл глаза старому султану, когда тот скончался, — был вполне подготовлен к тому, чтобы в период нового царствования проводить политику своего прежнего повелителя. Он давно вынашивал замысел построить канал через Суэцкий перешеек, соединив Средиземное море с Красным. Если бы он преуспел в этом начинании (за три столетия до Фердинанда де Лессепса), то также изменил бы ход истории, но тут — в первый и последний раз в жизни — Селим отказал ему.