Книга Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

Именно в этом – истинный смысл учения Иисуса. Я уверен, что среди самых первых последователей Иисуса многие жили в соответствии с этим учением. Но одновременно с тем, как оно распространялось все шире и шире, и так называемые образованные классы того времени начали им интересоваться (вместо того, чтобы просто жить по его правилам), его все туже и туже опутывала паутина чужеродных элементов, подобно оплетающему дерево плющу, приводя к омертвению его простых центральных постулатов. В итоге христианство стало винегретом из этих старых истин и бесчисленных новых заимствований – греческой философии, мистицизма и многообразных местных обрядов ближних и дальних народов. А при поздних императорах оно превратилось в официальную религию Рима, заключив гибельный союз с Властью – с той позицией, которая была диаметрально противоположна всему, что говорил и учил Иисус.

В нашу задачу не входит прослеживать ход дальнейшего развития христианства. Мы лишь хотели как можно четче продемонстрировать, что истинные христианские идеалы не должны были вступать в союз с такой силой, как Римская империя, и что, в сущности, они сыграли свою роль в подтачивании этой структуры изнутри и в конечном счете привели к ее крушению.

Некоторые авторы (особенно Ферреро в «Упадке древней цивилизации») утверждали, что наряду со всеми другими причинами краха Римской империи мы не должны недооценивать значения распада организации и системы управления империей. Ферреро полагает, что после Александра Севера Сенат лишился какой-либо власти, открыв дорогу несдерживаемому деспотизму армии и тех императоров, которых армия сажала на престол. «Хорошие» императоры – от Веспасиана до Марка Аврелия – правили в активном сотрудничестве с Сенатом; и от этого, считает он, выигрывала вся империя. Ферреро пишет: «Столетие, в течение которого судьбы мира находились в руках этой аристократии, было отмечено неизменным экономическим процветанием. И Сенат, и император пользовались уважением и обладали реальной властью, без тех споров и конфликтов между этими ветвями власти, которые вытаскивают на свет историки, упорно старающиеся представить первые два века принципата как монархию».

Но на вопрос, почему столь полезный для империи режим прекратил свое существование, Ферреро не может дать иных ответов, кроме «постепенного распада», происходящего от «внутренного истощения», и в конечном счете от стоического и христианского учений, которые «своей основополагающей идеей о равенстве всех людей и народов перед нравственным законом» пробили «броню принципов аристократии и национализма». Поэтому Ферреро вынужден признать, что деградация системы управления не может быть решающим фактором в крахе империи, как пытаются убедить нас другие его сочинения. Все названные им причины, без сомнения, должны были дать вклад в общий итог. Но не они были основной причиной, так же как и бюрократический аппарат Диоклетиана, обходившийся в колоссальные денежные суммы, которые доставались путем резкого повышения налогов, что способствовало параличу мировой экономики. Описанное нами состояние вещей было вызвано всеми вышеупомянутыми причинами, действующими не независимо друг от друга, а совместно.

А какие последствия, можем теперь задаться вопросом, имела деградация (или, скорее, новое развитие) римской нравственности? Разумеется, она не была столь существенна, как считают многие историки вслед за Августином. Напротив, создается впечатление, что римляне изменили свое отношение к любви, браку и сексуальной жизни, когда изменился и мир вокруг них. Когда все, на чем строится жизнь человека, становится сомнительным и ненадежным, его сексуальная жизнь тоже обречена на отклонения. С другой стороны, человек, нашедший в учении Иисуса новое отношение к жизни и человечеству, находит новый смысл и новые ценности и в любви; и такая перемена отнюдь не является деградацией.

Итак, мы выяснили: неверно утверждать, будто древнюю цивилизацию сгубила ее аморальность. Истинные причины ее падения и преобразования, известного как упадок Древнего мира, имеют иную природу и относятся к иным сторонам человеческой жизни.

Заключение

В любой подобной работе, цель которой – описать цивилизацию и интимную личную жизнь наших предшественников, древних римлян, неизбежно проявится, подобно фону на яркой и пестрой картине, авторская жизненная философия. Читатель неизбежно ознакомится с общим отношением автора к жизни в древности; но он узнает и отношение автора к проблемам человеческой жизни в целом. Любая попытка скрыть это отношение приведет к появлению не живой книги, а засушенного собрания свидетельств; и не менее сухой книга станет оттого, что эти свидетельства будут даны в переводе, а не на языке оригинала. Кроме того, автор данной работы и не намеревался скрывать свои взгляды, ибо его работа является в некотором роде выражением веры. Выше уже говорилось, что, столкнувшись с требованием писать «объективно», мы поднимем руки и ответим, что не верим в возможность появления какой-либо исторической работы, обладающей абсолютной объективностью. В конечном счете предметы и даже исторические факты не обладают собственной ценностью; их наделяют этой ценностью люди, и величина этой ценности зависит от того, определяет ли ее Тацит либо Светоний или современный историк. В данной книге мы оценивали свидетельства с собственной субъективной точки зрения. Но следует ли из этого нежелательность и невозможность представить эту точку зрения читателю? Скрыть ее, как мы уже сказали, нельзя. Любой автор, как бы объективен он ни был, выдает свою индивидуальность в своем подходе к античной цивилизации, к Римской империи, к идеалу империализма…

И мы можем сказать, что «Афоризмы» Ницше или любая крупная работа на тему античности больше говорит об авторе, чем об его теме. Но мы не согласны считать это криминалом. Это не более чем доказательство того, что конкретный автор видит в античной цивилизации не сухой материал для изучения, а живой организм, с которым он должен вступить в борьбу, чтобы отвергнуть его либо самому стать сильнее. В итоге он оказывается связан с античной цивилизацией, и та становится частью его жизненной философии.

Ученые и историки могут качать головой, но Ницше, например, подобные сомнения никогда не беспокоили. Собака лает, караван идет. Разумеется, нам и не приходило в голову сравнивать нашу книгу с произведением столь великого ума, как Ницше. Но на его примере мы пытались продемонстрировать свою цель: разобраться в каком-то отрезке истории, чтобы пролить немного света на свое собственное время.

Эти причины представляются автору законным основанием для объяснения подоплеки данной книги, исходя из собственного представления о своих намерениях и своего общего мировоззрения. Иначе некоторые главы данного труда (например, о крушении Рима и его причинах, а также религии и философии в связи с сексуальной жизнью) могли оказаться менее понятными, чем надеялся автор.

Современные морализаторы часто сетуют на то, что в наше время люди «оказались без корней посреди пустой вечности». Это чувство беспомощности и невежества перед лицом жизни выражается в поисках, которые ведут многие из нас, – в поисках той скалы, за которую можно зацепиться в поисках твердой опоры под ногами. Никто не знает первопричины или смысла этого скоротечного и нестабильного существования; открытия и изобретения, объясняющие последние тайны мира, не делают нас ни более счастливыми, ни более знающими. Неуверенность, нерешительность, бесцельность и беспомощность – таково состояние человека в современном мире, в этом лишенном Бога, пустом, «цивилизованном» мире. Отсюда и причина того, что люди вечно ищут чего-то нового в любой сфере жизни: от образования до экономики, от науки о правильном питании до религии. Такую картину рисуют нам морализаторы, и каждый человек по-своему реагирует на нее; массы все громче требуют хлеба и зрелищ, в то время как так называемые образованные классы жалуются, что они остались последними оплотами цивилизации среди надвигающегося варварства.