Книга Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

В то же время Манне Сигбан не позволил присудить Лизе Мейтнер Нобелевскую премию по физике за 1945 год — она досталась Вольфгангу Паули. Лизу Мейтнер, которую пресса выносила в заголовки как «еврейскую матерь бомбы», теперь превратили в сноску истории, назвав Mitarbeiter, то есть просто «сотрудницей» Гана.

3 января 1946 года немецких физиков на самолете отправили в Любек, оттуда автобусом до города Альсведе — на север Германии, в британскую зону оккупации. Со времени их прибытия в Фарм-Холл прошло ровно шесть месяцев.

Эти месяцы комфортабельного плена лишь усилили то потрясение, в которое повергло физиков зрелище Германии, лежавшей в руинах. Лауэ написал сыну в Принстон: «Весь ужас пережитой войны я начинаю чувствовать только сейчас». В Фарм-Холле Гейзенберг узнал о смерти своей матери и теперь совершил горестное путешествие к ее могиле.

Здесь пути физиков разошлись. Дибнер и Гартек отправились в Гамбург, Герлах поехал сначала в Бонн, а потом в Мюнхен. Ган и Гейзенберг уехали в Геттинген, где в конце войны нашел приют Макс Планк. Именно из Геттингена британские оккупационные власти планировали сделать центр возрождения немецкой науки. Вскоре сюда перебрались Багге, Коршинг, Лауэ, Вайцзеккер и Виртц. Физики начали медленно собирать кусочки своих жизней и возвращаться к науке — но заниматься ядерными исследованиями им было запрещено.

Первая война на поприще физики наконец завершилась.

Часть IV Распространение

Глава 18 Догнать и перегнать!

Август 1945 — февраль 1946

Но уже очень скоро должна была начаться новая, совсем иная война.

Союзники аргументировали сброс атомных бомб на Хиросиму и Нагасаки тем, что это поможет быстро завершить войну и сохранить жизни сотен или тысяч солдат. Сталин видел ситуацию иначе. Советский Союз намеревался усилить свои позиции на Дальнем Востоке — не только в Маньчжурии, но и в самой Японии. 16 августа советский руководитель написал Трумэну письмо, в котором попросил согласия на оккупацию советскими войсками Хоккайдо, самого северного из крупных островов японского архипелага, и принять капитуляцию японцев на этом острове. Трумэн отказал, настояв на том, что японские войска на всем архипелаге должны сдаться Соединенным Штатам.

Несмотря на несогласие Трумэна, 19 августа советские войска получили приказ оккупировать северную часть острова Хоккайдо. Этот приказ отменили тремя днями позже. Сталин передумал. Он решил, что такой поворот событий рискует вылиться в крупный политический спор с Соединенными Штатами и даже спровоцировать прямой конфликт. «Во избежание конфликтных ситуаций и недопонимания с Союзниками, — сообщалось в приказе от 22 августа, — категорически запрещается посылать корабли и самолеты в направлении острова Хоккайдо».

Сталин понял, что применение атомных бомб против Японии должно было умерить аппетиты Советского Союза в тихоокеанском регионе после окончания войны. Он не боялся, что Америка сбросит атомную бомбу на его государство, но был тем не менее потрясен разрушительной силой этого оружия. Он понял, что соотношение сил изменилось.

Сталину приписывают следующие слова: «Хиросима потрясла весь мир. Равновесие нарушилось». Вождь предполагал, что Америка воспользуется завуалированной угрозой применения бомбы как инструментом торга при послевоенных переговорах с Советским Союзом. Этого он не мог допустить.

Бомбардировка Хиросимы получила в советской прессе сдержанное одобрение. Молодой советский физик Андрей Сахаров как раз шел в булочную в то утро, когда появилась новость о бомбардировке. Он остановился, взглянув на газетный заголовок. «Я оцепенел настолько, что ноги просто отказывались идти, — писал он позже. — Не могло быть никакого сомнения в том, что моя судьба, а возможно, и судьба многих других людей всего мира за ночь изменилась. Что-то новое и ужасное вошло в нашу жизнь, творение величайшей из наук, того предмета, который я боготворил».

Еще до официальной капитуляции Японии Сталин решил, что в арсенале Советского Союза должно быть атомное оружие. Та открытость, за которую выступали Оппенгеймер и Бор, ни в коей мере не изменила простого факта: Сталину была нужна собственная бомба.

20 августа Государственный комитет обороны выпустил указ о создании Специального комитета, на который среди прочего возлагалась задача «создания атомных электростанций, разработки и создания атомной бомбы». Комитет должен был возглавить Берия — «кнут» Сталина. Сначала комитет подчинялся ГКО. После того как ГКО расформировали 4 сентября, комитет перешел в подчинение Совету Народных Комиссаров СССР.

Назначение на роль руководителя Специального государственного комитета человека, известного своей жестокостью, «правой руки» Сталина, скорее всего, не встретило всеобщего одобрения в кругу Советских физиков. Берия не был ни ученым, ни инженером, он крайне не доверял интеллигенции. Однако под его руководством советская атомная программа приобрела некоторые сильные, положительные черты. Об этом писал Павел Судоплатов, ответственный за решение «особых задач» НКВД (в том числе за диверсии и устранение неугодных[164]):

Берия, грубый и жестокий в общении с подчиненными, мог быть внимательным, учтивым и оказывать каждодневную поддержку людям, занятым важной работой, защищал этих людей от всевозможных интриг органов НКВД или же партийных инстанций. Он всегда предупреждал руководителей предприятий об их личной ответственности за неукоснительное выполнение задания, и у него была уникальная способность как внушать людям чувство страха, так и воодушевлять на работу.

Курчатов с трудом работал под руководством Молотова и не скрывал своего разочарования. Несмотря на серьезные оговорки, физики считали, что Берия — человек, с которым можно работать. Вот как об этом много лет спустя говорили Юлий Харитон и Юлий Смирнов:

Берия быстро придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм. Этот человек, явившийся олицетворением зла в новейшей истории страны, обладал одновременно огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремленность. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца.

В состав нового комитета вошли Георгий Маленков, член ГКО и восходящая звезда политбюро; Николай Вознесенский, глава Государственного комитета планирования (Госплана); Борис Ванников, народный комиссар оборонной промышленности; Завенягин, руководивший в мае того же года советской миссией, аналогичной «Алсос»; Михаил Первухин, комиссар химической промышленности; Виталий Махнев, генерал НКВД; физики Капица и Курчатов. Как ни удивительно, в комитете не было военных.

Курчатов остался в должности научного руководителя программы. В указе говорилось также о создании Технического совета. Он состоял из одиннадцати человек, возглавлял его Ванников. Совет состоял из выдающихся советских физиков. Его членами были в том числе Капица, Курчатов, Абрам Иоффе, Харитон, Алиханов и Кикоин.