Книга На что способны блондинки - Николас Фрилинг

Арлетт немного приободрилась. Все, все такие замечательные! А особенно, когда на тебя смотрит несколько сексуальными глазами герр профессор. До чего здорово, когда тобой любуются! Это ужасно полезно. Она скрестила колени, которые этот человек изучал с благожелательным вниманием.

Он был крупный, но не тучный, высокий лысый лоб, загорелый, но в меру. Очки в роговой оправе и трубка, придающие вид ученого мужа, но не педанта, приятно контрастируя с лишенным морщин, моложавым лицом. Он был примерно ее возраста, безусловно зрелый и ответственный человек незаурядного ума, прочно утвердившийся в академических кругах, но сохранивший капельку студенческого задора и увлеченности, что придавало ему обаяния.

— Ах да, совсем забыл. — Хартог взял трубку внутреннего телефона. — Нелл, две чашки кофе, пожалуйста. — Он принялся шарить в ящике в поисках сигарет.

Она начала:

— Были какие-то блокноты — нет, благодарю вас, у меня есть свои; курите свою трубку — со сведениями делового характера, которые меня совершенно не касаются, но я хотела кое-что спросить, а именно — не было ли в каком-нибудь из них посторонних записей или каракулей.

— Да, были, — сказал де Хартог решительно и четко. И это вселило в нее надежду. — Во всех.

— Я не слишком много на себя возьму, если попрошу вернуть их мне, когда вы закончите с ними работать?

— Вы их получите сейчас, — сказал он, вставая и направляясь к картотечному шкафу. — Я закончил и подготовил реферат некоей фундаментальной работы, которая будет представлять очень большую ценность для меня — для нас. Я вот что хотел бы сказать, такого практически никогда не бывает, чтобы какой-то ученый признал другого блестящим и здравомыслящим. Пока он был жив, мои коллеги оценивали и то и другое. Они говорили, что он по временам блестящ, а в общем и целом нелогичен. Я, смягчив это, утверждаю, что он часто был блестящ и, возможно, более здравомыслящ, чем большинство людей. Надо только иметь в виду, что нет таких личностей, которым удавалось бы и то и другое. Я любил вашего мужа, и мне его очень не хватает. Пожалуйста, не плачьте. Мне лестно, что я довел вас до слез сделанным от чистого сердца замечанием, однако это причиняет мне боль.

— Не буду плакать.

— Записи путаные, но для любого человека с воображением совершенно сенсационные и вполне последовательные. Он не придерживался какого-то специального шифра — я хочу сказать, что там наличествует множество интерполяций и не относящихся к делу замечаний, сделанных разноцветными чернилами, или вверх ногами, или как-то еще, но он не терял нити, и когда я сравнивал законченную работу, которую он мне оставил, с этими черновиками, то был поражен… черт возьми, я опять довожу вас до слез. Вы не пообедаете со мной сегодня вечером?

Арлетт тут же перестала плакать и достала из сумочки сигарету. Де Хартог подскочил, театрально чиркнул спичкой и поднес ее.

— Не буду плакать. Нет, мне нужно съездить в Амстердам. Но когда с этим будет покончено, тогда с удовольствием.

Он сел, зажег еще одну спичку и снова закурил свою трубку нервными, порывистыми движениями.

— Вы ведете расследование? — внезапно спросил он.

— Да. Но не знаю, насколько успешно.

— Полицейское расследование ничем не увенчалось. Да, конечно. Что ж, я не стану приставать с расспросами. Если я на каком-то этапе смогу оказать вам помощь, вы позвоните мне? Я не напрашиваюсь в самцы-покровители. Сдается мне, вы в таковом не нуждаетесь. Но если вам понадобится мнение юриста или — гм, я не решаюсь сказать — содействие, давайте назовем это так, в нелегком деле выявления доказательств, так и скажите. Я буду счастлив… Я даже горжусь этим. Вручаю вам блокноты с верой, надеждой и, да будет мне позволено это сказать, нежным доверием.

— Я принимаю их и испытываю все эти три чувства, — сказала Арлетт, и это было правдой.

Управляющий банком выслушал ее с каменной неподвижностью, в которой не было ни почтительности, ни пренебрежения, снял очки, поднял телефонную трубку, буркнул что-то, чего она не смогла разобрать, и сказал:

— Это не представляет особой проблемы.

Потом он вежливо осведомился, не доставил ли ей какой-то повод для беспокойства перевод денег во Францию; ответил на стук, получил досье у бледного и скромного молодого человека, который посмотрел на нее с любопытством, снова надел свои очки, дважды пробормотал «ага», достал серебряный карандаш, откашлялся, и сказал:

— Некий мистер Босбум. Оплачено через отделение Кредитного банка Нидерландов «Плантаге мидденлаан», записано на счет мистера Босбума. Что вы, никаких хлопот, наоборот, рады вам помочь.

— Мистер ван Дейссель? Чарлз? Арлетт Ван дер Вальк. Да, я в Амстердаме. Нет, я на вокзале, только что приехала из Гааги. Нет, это очень любезно с вашей стороны, но я могу поймать такси. Нет, я бы лучше переговорила с вами дома, если вам все равно. Могу я приехать? Да, конечно.

Чарлз ван Дейссель не имел ни галереи, ни магазина, но, подобно большинству посредников, занимающихся предметами искусства, прекрасно управлялся в своей собственной квартире. Когда приехала Арлетт, он стоял на стуле, добиваясь хорошего освещения картины, которую фотографировал.

— Пожалуй, надо бы взглянуть на нее в инфракрасном свете. Очень уж подозрительно: сверху так густо наложена краска. Моя дорогая Арлетт, уже просто оттого, что я на вас смотрю, мне становится легко и приятно. Дорогая вы моя, на вас же настоящая Шанель. Не говорите чепухи, я вижу по покрою. Я надеюсь и верю, что панталончики у вас — из черного крепдешина.

— Белый хлопок со швейцарской вышивкой.

— Чего вам? Анисовой водки? Побольше льда?

— Да. Чудесно, Чарлз, вкусно. Скажите мне, вы виделись с Питом в последние недель шесть до того?

— Я был не в состоянии что-то говорить или что-то делать. Да, я знаю, что я эгоистичный, неглубокий, себялюбивый маленький паршивец, но я был совершенно парализован. Хотя, думаю, вы на меня не в обиде. Вы бы рассердились, знаете ли, если бы я явился с вытянутой физиономией и букетом гладиолусов, — о, как я их ненавижу, такие мясистые. Они так пахнут анестезирующими средствами, накрахмаленными белыми халатами и клиниками в Неуилли. Bitte, bitte[84], дорогая, вы ведь не сердитесь.

— Нет, но я задала вам вопрос.

— Виделся, а что? Да, виделся. Он пригласил меня пойти куда-нибудь, пропустить по рюмочке. Расспросы, как обычно, старая шельма — простите, дорогая, но для меня, если честно, он все еще жив. Мне кажется, что он вот-вот заявится с одним из этих Пикассо, которые малюют в Ибизе, и попытается всучить ее мне. Ах да, теперь, после ваших слов, я припоминаю — он собирался о чем-то меня спросить.

— Вы можете вспомнить о чем?

— Конечно. При обычных обстоятельствах, по всей вероятности, не смог бы, но убийства, как-никак, все расставляют по полочкам в человеческой памяти… гм, не о докторе ли Джонсоне, нет? В любом случае, это было что-то не слишком захватывающее; он только хотел знать, знаком ли я с Луи Принцем.