Книга Василий Львович Пушкин - Наталья Михайлова

«Мне кажется, это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы). Я нахожу в нем очень много блестящей поэзии, легкости в рассказе, но жаль, что часто впадает в бюрлеск»[583].

И. И. Дмитриев, полагая, что замечания А. Ф. Воейкова «почти все справедливы», считал, однако, что «наши журналисты все еще не научатся критиковать учтиво»[584].

Василий Львович, ранее уже отказавший А. Ф. Воейкову в художественном вкусе, по существу аргументировал свое суждение, полагая, что оценка итальянского художника Корреджо, сравнение его с Александром Орловским крайне неудачны. Небезынтересно, что на это обратил внимание и племянник Василия Львовича. В цитированном выше письме Н. И. Гнедичу от 4 декабря 1820 года из Каменки в Петербург А. С. Пушкин с иронией писал, что «этот В.» «говорит, что характеры моей поэмы писаны мрачными красками этого нежного, чувствительного Корреджио и смелою кистию Орловского, который кисти в руки не берет, а рисует только почтовые тройки да киргизских лошадей» (XIII, 21).

Восклицание А. Ф. Воейкова «мужицкие рифмы!» совсем рассердило В. Л. Пушкина: «Сохрани Боже, судить так криво и изъясняться так грубо!»

Эпилог же поэмы «Руслан и Людмила» привел Василия Львовича в восторг:

Я погибал… Святой хранитель Первоначальных бурных дней, О дружба, нежный утешитель Болезненной души моей! Ты умолила непогоду; Ты сердцу возвратила мир; Ты сохранила мне свободу, Кипящей младости кумир! Забытый светом и молвою, Далече от брегов Невы, Теперь я вижу пред собою Кавказа гордые главы. Над их вершинами крутыми, На скате каменных стремнин, Питаюсь чувствами немыми И чудной прелестью картин Природы дикой и угрюмой; Душа, как прежде, каждый час Полна томительною думой — Но огнь поэзии погас. Ищу напрасно впечатлений; Она прошла, пора стихов, Пора любви, веселых снов, Пора сердечных вдохновений! Восторгов краткий день протек — И скрылась от меня навек Богиня тихих песнопений… (IV, 86–87).

Быть может, читая эти стихи племянника, дядя вспоминал свои элегические строки:

Где вы, дни радости, восторгов, упоенья? Сокрылись… и мечты вы унесли с собой, В блестящих обществах, в тиши уединенья, Ничто не действует над мрачною душой.

Поэзия, и ты забыта мною ныне! Кого мне петь? Пред кем мне чувства изливать? Живу я без надежд — и, в горестной судьбине, Любить еще могу, но должен я молчать.

О Дружба, будь моим шитом и наслажденьем! Ты счастие даришь и не сулишь оков. Бесценный дар небес, ты служишь утешеньем, Когда от нас летит крылатая любовь! (164–165).

8 ноября 1820 года А. Я. Булгаков писал из Москвы в Петербург брату:

«Благодарю очень за „Руслана и Людмилу“. Это редкость здесь, и Василий Львович так и кинулся вчера на нее, а ты успел не только ее отыскать, но и переплести»[585].

Можно не сомневаться в том, что В. Л. Пушкин «кидался» на все сочинения своего племянника. 14 августа 1822 года в Петербурге вышла в свет поэма Александра Пушкина «Кавказский пленник». 4 сентября Василий Львович уже сетовал в письме П. А. Вяземскому в Остафьево:

«Новая поэма племянника моего напечатана — я ее не имею. Одним словом, я забыт всеми»[586].

А как радовался дядя той высокой оценке, которую дал новой поэме И. И. Дмитриев. 19 сентября 1822 года он сообщал об этом П. А. Вяземскому в Варшаву:

«Вот что пишет наш Лафонтен (И. И. Дмитриев. — Н. М.) нашему Ливию (Н. М. Карамзину): „Вчера я прочитал одним духом Кавказского пленника и от всего сердца пожелал молодому поэту долгие лета! Какая надежда! при самом начале уже две собственные поэмы, и какая сладость стихов! Все живопись, чувство и остроумие!“ Признаюсь, что прочитав это письмо, я прослезился от радости»[587].

7 апреля 1824 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы в Петербург:

«Меня Василий Львович мучит именем Сергея Львовича, будто не получившего экземпляра „Фонтана“ („Бахчисарайского фонтана“. — Н. М.). Что за вздор!»[588]

Пройдет время, и в 1829 году поэт-дядя выразит в стихах свое восхищение талантом поэта-племянника, творения которого он читает «с живым восторгом»:

Латоны сына ты любимец, Тебя он вкусом одарил; Очарователь и счастливец, Сердца ты наши полонил Своим талантом превосходным, Все мысли выражать способным. «Руслан», «Кавказский пленник» твой, «Фонтан», «Цыганы» и «Евгений» Прекрасных полны вдохновений! Они всегда передо мной, И не для критики пустой. Я их твержу для наслажденья (62).

16 декабря 1821 года в Москве в театре на Моховой состоялась премьера балета «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника». Это было событие уже потому, что впервые ставился балет по произведению современного автора. Правда, в афише имя Александра Пушкина не указывалось, но все, конечно, знали, что балет создан на основе его поэмы. Мы не располагаем сведениями о том, что Василий Львович был на представлении этого спектакля, который долго оставался в театральном репертуаре. Но вполне возможно, что старый театрал не преминул полюбопытствовать, как же поставили на сцене поэму его племянника. Это было необыкновенное зрелище: чудесные превращения, когда безобразный карлик становился розовым кустом, огнедышащая голова богатыря Полкана, полеты на облаках и воздушной колеснице, амуры и злые духи, поединки, русские, польские и татарские пляски. Балет поставил ученик прославленного Шарля Дидло Адам Павлович Глушковский. Он же был автором либретто и исполнителем партии Руслана. Партию Людмилы исполнила его жена Татьяна Ивановна Иванова-Глушковская, которую очень любила московская театральная публика. Музыку к балету сочинил Ф. Е. Шольц. Спектакль имел грандиозный успех. К сюжету пушкинской поэмы в 1824 году обратился и А. А. Шаховской. Сочиненная им волшебная трилогия в трех частях с прологом и интермедией «Финн» с музыкой К. А. Кавоса была поставлена впервые на московской сцене 23 апреля 1825 года. С 13 января 1827 года в Москве шла романтическая трилогия А. А. Шаховского в пяти действиях в стихах «Керим-Гирей, крымский хан» (музыка К. А. Кавоса). 2 октября 1827 года в Москве состоялась премьера «большого пантомимного балета» в четырех действиях «Кавказский пленник, или Тень невесты», либретто к которому написал Ш. Дидло (он поставил этот балет в Петербурге), а музыку — К. А. Кавос. Постановщиком же московского спектакля явился А. П. Глушковский, который так вспоминал о сценических находках своего учителя: «Местность, нравы, дикость и воинственность народа, все схвачено в этом балете. Есть много групп истинно поэтических. Так, вы видите парящего орла с похищенным ребенком. Все в ужасе… орел с дитятею спускается на высокую скалу и кладет ребенка в свое гнездо. Отчаянная мать, как змея, вползает на вершину скалы и крадется, чтобы взять дитя. Испуганный орел бросает добычу. — Мать в восторге; все бросаются к ней на скалу и, сплетя из древесных сучьев носилку, несут ее на сцену. В то же время видите вы разостланную на земле бурку и на ней черкеса, который с диким видом точит свое оружие об скалу; подле скалы, под древесною тенью, сидит женщина, укачивая ребенка. — Какую бы придумать качалку для черкешенки в бедной сакле? Дидло дает группе характер дикий и воинственный, приличный изображаемому народу: в дерево воткнута гибкая шашка, с рукоятки висит конская сбруя, в нее вложено широкое седло, в котором спит малютка, прикрытый вместо покрывала мехом шакала. Игры, борьба, стрельба — все верно и естественно списано им с натуры, но все прикрыто колоритом грации и поэзии. Балет сделался в руках Дидло великолепной иллюстрацией поэмы»[589].