Книга Незабываемое - Анна Ларина-Бухарина

В истоках древности великого Ирана Жил царь свирепый, именем Зохак. Кровавою и гнойной раной Он разъедал страну, как печень рак. Средь всех царей, коварных, свирепейших, Людей простых топтавших в прах, Не находилося чудовищ злейших, Чем страшное чудовище, Зохак. В дворце роскошном или в храме, на базаре На коромысле двух своих плечей Всегда носил он отвратительную пару Узорчатых гигантских змей. Те змеи были вовсе не простые, А слуги верные мучителей-царей И ели кушанье одно: густые И свежие мозги удавленных людей. По всей стране царил безумья ужас, Но в тишине ночей уж зрел отпор: Тугой, медлительною мыслью тужась, Народ готовил острый на царя топор… На свете жил тогда, среди других людей, Огромный Кауэ, искуснейший кузнец, Могучий богатырь. Семнадцать сыновей Пожрали змеи у него, как волки двух овец. И лишь один-единственный остался сын, Но на него точил уж зубы властелин… Собрал кузнец всех рабочих людей, С молотками, стамесками, пилами, Фартук кожаный свой из шкуры зверей Прикрепил он ручищами сильными К древу прочному, знаменем сделав Свободы великого дела. И пошел он храбро в мятежный поход Со своим ремесленным людом, И царя разгромил рабочий народ: От смерти тот спасся лишь чудом И в страхе к горе Демавенду бежал, Но здесь его Феридун приковал К вулкану крепкою цепью. И весь народ, как дитя, ликовал, Узрев конец лихолетью… Простой кожаный фартук чтили люди в веках, Как знамя великой победы.

Но богатые выкрали кожаный стяг, Чтоб накликать новые беды… Они знамя простою покрыли парчой, Алмазов, сапфиров звездами, Рубинами, пурпуром и бирюзой, Тяжелой оправы дарами. Никто уж поднять тяжкой ноши не мог, Никто не видел прежних дорог К простому фартуку кузнеца, За народную долю бойца… И снова настали лихие года, И снова царит над страною нужда. Но время придет, и где-то найдет Свое знамя Ирана народ?

Утро 20.VII.37 г.

Гнилые ворота

«Еще только воровство может спасти собственность, только клятвопреступление — религию, только прелюбодеяние — семью, только беспорядок — порядок».

К. Маркс

«Ничто не пахнет так мерзко, как сгнившая лилия».

Шекспир

Среди болот загнивших мира, Средь дыма черного и вражеских траншей, Безумных оргий пьяного сатира — Зловонный урожай червей. Вердена нежной скрипки пенье, То тленья смертный аромат, Мистические озаренья, Что «Падалью» Бодлера говорят. И странная экзотика Рэмбо, И чёрт у Мережковского серьезный, И утонченные кошмары По — То пятна чумные болезни грозной, То на гнилых стволах роскошные грибы, Что яд сочат на пиршество судьбы… А рядом арлекины и шуты, Ватаги наглых акробатов, Бездушья сутенеры и коты, Сосущие отвсюду сок дукатов, Поодаль истощенные мозги Академических окаменевших мумий, Напыщенной и важной мелюзги, Тщеславия ходячего безумье. Повсюду гниль и гнили слизь. Альковное, салонное искусство С притоном, с кабаком в один клубок сплелись В бессилии больного чувства. И вот теперь фашист-герой С пустою тыквой-головой, Элементарный, как полено, С собой Приносит перемену: Жуя жвачку воловью Болото осушает… новой кровью.

20. VII.37 г.

Vanitas vanitatum

«Vanitas vanitatum et omnia vanitas» («Суета сует и всяческая суета»).

Экклезиаст

«Считать последним словом мудрости сознание ничтожности всего, может быть, и есть на самом деле некая глубокая жизнь, но это — глубина пустоты, как она много выступает в античных комедиях Аристофана».

Гегель, ХД1,48

Всё — суета сует, Всё в мире сем ничтожно: И счастия привет, И море злейших бед, И то, что правильно, и то, что ложно. Так формулировал премудрый Соломон Пессимистический канон. Но с равным правом можно Всё формулировать противоположно И воспевать миров величье И бесконечности глубинной безразличье… Сенека старый утверждал, Что смерть — предельный идеал, А Лейбниц, в философии Панглосс, Пел песнь об этом мире, Как ученик-портной о короля мундире, Расшитом золотом по промыслу Творца, Миров зиждителя и всех монад Отца. Но пессимизма философского понос То — паразитов жизнью пресыщенье, Мозгов усталых Katzenjammer, Тех импотентов наукоученье, У коих весь ток жизни замер И измеренье мысли высоты Есть измеренье… пустоты! Наивности Панглоссов Младенческих запросов Не могут разрешить: Их только овцам пить… И радость, и страданье Застряли в складках бытия… Не в волнах забытья, А в пламенном исканье, В преодолении страданья Есть радость высшая Творца, Активности, не знающей конца. У жизни в ней самой ее же оправданье. Не нужно санкций ей иных, Аргументов наивных и пустых.

23. VII. 37 г.

Танец горилл

Крики, хрипы, лязг и визги, Грохот, хохот, барабан, Дробь, и брань, и крови брызги — У горилл гремит канкан.

Посреди — костер огромный, Треск, и шип, и хруст хрящей, Кто-то злой и кто-то темный Дров приносит, груз костей.

Книги бросил на растопку, Черной гарью дым взвился, От земли, кроваво-топкой, Пар зловещий поднялся.

Волосатых рук сплетенье, Топот ног и звоны шпор, Скрежет, чавканье, сопенье, Похотливый разговор…

Вот уж звезды догорели, И костер давно потух, «Heil» кричит на мертвом теле Раскричавшийся петух…

15. VIII.37 г.

Воспоминание

Ты помнишь ли ночь голубую, Сирени густой аллею И пляску лучей золотую, Веселую эльфов затею? Там шлейфом играли туманы, С полей аромат шел тонкий, За речкою, за курганом, Гармонь пиликала звонко.

Из деревни неслося пенье, Дрожал женский голос высокий, Точно страсти рвалось мученье Из чьей-то души одинокой… Твое зашуршало платье Шорохом шелка сырого, И ты вдруг упала в объятья Ко мне, у обрыва крутого…

Ночь на 24.VIII.37 г.

Tristia

Per те si va nella citta dolente.