Книга Мирабо - Рене де Кастр

Глубинную причину всех этих беспорядков следовало искать в правительственном кризисе. Голосование 20 октября спасло министров только перед лицом Национального собрания; в глазах общественности они лишились авторитета.

В конце 1790 года, когда Революция гораздо дальше продвинулась вперед, чем мог себе представить двор, состоялось типичное выступление народа против Национального собрания. Назревающий кризис был разрешен извне.

10 ноября делегация от сорока восьми секций Парижской коммуны, возглавляемая мэром, явилась на заседание Национального собрания. Бальи, не воспользовавшись своей прерогативой. предоставил слово одному из делегатов. От имени суверенного народа неизвестный оратор потребовал немедленной отставки некоторых министров: хранителя печатей архиепископа Шампьона де Сисе, министра королевского дома Гиньяра де Сен-При и Натур дю Пена, военного министра, уже подавшего в отставку.

Представитель народных масс, громким голосом излагавший требования парижан, был карикатурой на Мирабо: у него было толстое лицо, побитое оспой, глубоко посаженные сверкающие глазки и бесспорный ораторский дар. Его вскоре так и прозвали — плебейский Мирабо.

Депутат от Экса с аристократическим высокомерием взирал со своей скамьи на этого уличного смутьяна по имени Жак Дантон[52].

Возможно, под воздействием отвращения, которое вызвала у него эта возмутительная сцена, Мирабо в тот же день написал и немедленно передал сороковую «записку для двора», о которой Ламарк сообщил: «Королева была чрезвычайно довольна Вашей последней запиской; она внушила новое доверие».

В этой сороковой записке Мирабо обращал внимание королевской четы на коварный маневр, который тогда пытались осуществить: из Лондона тайно привезли Жанну де Валуа, графиню де Ламотт — интриганку, затеявшую «дело с ожерельем». Сбежав из тюрьмы, куда парламент заключил ее пожизненно, авантюристка давала понять, что потребует у Национального собрания пересмотра ее дела. Можно себе представить, какой из этого мог выйти скандал.

«Невозможно описать, какое чувство возбудили во мне подобные несправедливость и коварство», — заявлял Мирабо в конце записки, тронувшей сердце Марии-Антуанетты.

Каким бы искренним ни было возмущение Мирабо, действовал он очень ловко; сообщив об освобождении госпожи де Ламотт, он бросил тень на двух человек: герцога Орлеанского, способствовавшего возвращению осужденной во Францию, и Лафайета, закрывавшего глаза на ее присутствие.

Командующий Национальной гвардией как раз хотел навязать престолу выбранных им министров. Мирабо предполагал, что он действует путем шантажа: Лафайет якобы пригрозил королеве бракоразводным процессом «из-за супружеской измены» в связи с пребыванием графа Ферзена в Сен-Клу летом 1790 года. Такое отвратительное поведение, совершенно несообразное с рыцарским характером Лафайета, не было доказано; прискорбно, что его вообще сочли возможным, но слухи об этом ходили самые упорные. Мирабо передал эти слухи, чтобы избавиться от соперника; дабы окончательно его погубить, он попросил, чтобы король приказал Лафайету арестовать госпожу де Ламотт. Королева не сумела скрыть своей радости, что подтвердило в глазах общественности сплетни на ее счет.

В конечном счете все дело кончилось ничем, но лишь потому, что 11 ноября 1790 года произошли другие события, резко изменившие позицию королевы по отношению к Мирабо.

Во время дневного заседания Национального собрания молодой офицер Шовиньи де Бло попросил позволения поговорить с депутатом Шарлем де Ламетом; тот тотчас вышел из зала. Посетитель, служивший в кавалерийском полку, расквартированном в Нанси, потребовал у депутата сатисфакции за слова, которые тот произнес с трибуны по поводу поведения этого полка во время мятежа.

Ламет отказался биться с ним на дуэли; отказ от поединков был обычным делом среди депутатов: некоторым бросали вызов постоянно. Мирабо как-то в один день получил пять картелей и ответил всем сразу в том духе, что всегда носит с собой «пистолет для убийц и трость для нахалов».

Ламету не повезло: его уклонение от дуэли вызвало скандал. Полковник кавалерийского полка, где служил офицер, вызвавший Ламета, был депутатом от правых и представителем виконтства Парижского герцогом де Кастром, сыном маршала. Шарль де Ламет, переложив на него ответственность за поведение Шовиньи де Бло, высказывался о нем столь нелицеприятно, что Кастр, сочтя себя оскорбленным, потребовал у Ламета удовлетворения. Дуэль состоялась на Марсовом поле днем 12 ноября. Ламет был ранен в левое запястье — рана болезненная, но неопасная.

Эта дуэль, простое объяснение между дворянами — бывшими собратьями по оружию, разошедшимися во мнениях, — тотчас обросла политическими толками, возможно, преувеличенными: Шарль де Ламет был влюблен в королеву, по меньшей мере так же, как Ферзен; безразличие государыни и стало одной из причин его поведения в Национальном собрании. Кастр, сын бывшего министра, сыгравшего важную роль в последнее царствование, был скомпрометирован по множеству причин: маршал де Кастр уехал к Неккеру в Копе. Ходили слухи, что там он поддерживает связь с графом д’Артуа, который плетет заговор в Турине. Герцог де Кастр ездил к отцу, и когда вернулся, депутат Жиро де Туари обвинил его в сношениях с врагами Революции.

А поскольку де Кастр слыл любовником принцессы де Тарант — невестки герцога де Ла Тремуля и любимой статс-дамы Марии-Антуанетты, — из вызова на дуэль с легкостью заключили, что Кастру поручено убить Ламета. Общественное мнение, ловко обработанное Ламетом со товарищи, пришло в большое возбуждение. Камилл Демулен вечером 12 ноября написал зажигательную статью. Напротив, Мирабо высказался умеренно; он лишь порекомендовал коллегам избегать дуэлей, чтобы не играть на руку аристократам, и посоветовал отправить к раненому депутацию. В этом герцог де Кастр его опередил: он прислал к Ламету своего врача и лично навестил своего противника.

Забота де Кастра о раненом Ламете не была принята обществом во внимание. Париж проснулся 13 ноября в сильном возбуждении; книгоноши за 3 ливра продавали брошюру, в которой подробно рассказывалось о дуэли и отравленной шпаге де Кастра.

После полудня из Пале-Рояля вышла группа смутьянов; их вожаки — Фейдель, будущий министр внутренних дел при Конвенте Паре, и Жиль Клермон, профессиональный провокатор, участвовавший во множестве других бунтов, — слыли фанатиками на службе у партии Ламета.

Эта толпа явилась в особняк Кастра (дом 72 по улице Варенн), вынесла двери и стала выбрасывать мебель в окна. Вовремя предупрежденный принцессой де Тарант, герцог де Кастр укрылся в ее доме. Ночью он эмигрировал.

Разгром особняка продолжался с ярым ожесточением; пощадили только апартаменты маршала де Кастра; мародерствовали с какой-то дикой радостью. «Это стоит взятия Бастилии», — заявила вечером квартирная хозяйка г-ну де Алему, автору мемуаров, содержащих подробный рассказ об этом дне. На многих гравюрах, изображающих разграбление дома, начертана мстительная надпись: «Лучший способ выставить аристократа». Вовремя предупрежденный Лафайет прибыл только тогда, когда дом уже разнесли; он не допустил только пожара, показав, что огонь перекинется на близстоящие дома. Правду сказать, Лафайет, тесно связанный с маршалом де Кастром, был настолько раздосадован, что на следующий день послал ему довольно пошлое письмо с извинениями; но на тот момент, чтобы не потерять популярность, он не стал вмешиваться и употреблять силу против плебса.