Книга David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Итак, Дэвид Боуи: самый стильный мужчина года по версии GQ, а также новый Синатра. Главное, чтобы он не начал носить шляпу-трилби.

«Эта штука значит для меня больше, чем все хитовые альбомы на свете. Большое спасибо»

Джон Робинсон. 2 декабря 2000, «New Musical Express» (Великобритания)

Не слишком изящное название этой статьи объясняется просто: Боуи дал это интервью по случаю того, что журнал New Musical Express признал его самым влиятельным рок-н-ролльным музыкантом всех времен. Эта статья — кульминация специального номера журнала, посвященного музыкантам из списка влиятельных артистов.

К этому времени NME стал ориентироваться на другую демографическую группу: в отличие от эпохи Зигги Стардаста, меломаны постарше теперь читали ежемесячные глянцевые издания, чей золотой век начался с запуска журнала Q в 1986 году. В результате читатели NME были слишком юны, чтобы понять сомнительность этой награды. Боуи, несомненно, был первопроходцем во многих областях, но влияние, оказанное им на звучание рок-музыки, было минимальным в сравнении с влиянием Элвиса Пресли, The Beatles, Боба Дилана и The Rolling Stones.

Впрочем, те качества, которыми Боуи действительно прославился, — крайняя эклектичность, постмодернизм, изощренный декаданс, сплав музыки с визуальным образом, размытие границ сексуальности — объясняют, почему он получил такую мощную поддержку артистов, в течение года отвечавших на вопрос о том, кто оказал наибольшее влияние на современную музыкальную сцену: эти качества поражают воображение и делают музыканта классным в большей степени, чем простая человечность, мастерство и не отягощенная иронией сила воображения. Также кажется весьма вероятным, что ни один из вышеупомянутых музыкантов не занял первое место в этом голосовании из-за серьезного творческого упадка в своей карьере (в случае The Beatles это касается их сольных работ), а Боуи такого упадка в целом избежал.

Тем не менее первое место в списке NME имело значение и служило подтверждением любви слушателей, основанной на творческой цельности и бескомпромиссности Боуи, усомниться в которой можно было только в середине 80-х годов. Даже само то, что Боуи критически отзывался о неудачном периоде в своей карьере, делало его исключительным: многие ли из его склонных к самообману коллег способны не оценивать все свое творчество одинаково высоко?

Также нельзя не признать, что это интервью подтверждает главный аргумент Боуи-фобов: по-видимому, его главной мотивацией была не любовь к рок- или поп-музыке, но собственное эго. Или, как он сам здесь выразился, «меня всегда больше интересовала идея изменить то, что я понимал под популярной музыкой».

Дэвид Джонс из Бромли сегодня не может быть с нами. Кое-что еще осталось от молодого человека: глаза разного цвета — результат юношеской драки, безошибочно определямая южно-лондонская нотка в его голосе, — но все остальное в нем изменилось, причем изменилось по его собственной воле. Волосы — от длинных к завитым и затем к павлиньим перьям. Музыка — от апокалиптической акустики к глэм-року, а затем к фанку, европейским синтезаторным дронам и, наконец, к драм-н-бейсу. И, конечно, имя. Было Джонс, стало Боуи.

Он, Дэвид Боуи, много чего сделал, ребята. Экспериментировал с наркотиками и японским театром (правда, не одновременно), а также с Ницше и фанк-роком (практически одновременно). Изучал пантомиму. Написал песню про садового гнома, которую, кажется, никто не может забыть. Побывал на самой вершине, а затем отказался от этого, чтобы собрать группу из мужчин в серых костюмах. Он побывал лицом LUV — брэнда мороженого — и играл в научно-фантастическом фильме, не имея даже такой скромной роскоши, как обычные гениталии. Он прошел через «немецкий период», о котором мы еще поговорим, и с восторгом принял возможности, которые дает интернет, о чем мы говорить не будем.

Он — Дэвид Боуи, житель Нью-Йорка, и, благодаря некоторым из вышеперечисленных достижений, он победил в голосовании NME и был признан самым влиятельным артистом всех времен. Мэрилин Мэнсон позаимствовал у него грим и, в целом, нечеловеческий вид. Suede взяли его риффы и полусветский шик. Radiohead, как и он, решились на вершине популярности делать крайне экспериментальную музыку. Мы не хотим сказать, что все эти артисты не обладают собственной уникальностью, — но они, как и сам Боуи, имеют свои источники влияния. Он этому рад. И он надеется, что вы рады тоже.

Звонит телефон. Представляете? Это звонит Тонкий Белый Герцог.

Как оказалось, Дэвид Боуи не раскаивается практически ни в чем, на что оказал влияние. Но есть одна социальная страта, которой он помог меньше, чем хотел бы.

— Наверное, я должен был гораздо больше сделать для гномов, — говорит он. — Я всегда чувствовал себя немного виноватым из-за того, что только намочил пальцы и никогда не окунался в этот океан с головой. Я действительно мог изменить всю культуру садовых гномов в Англии. Гномы заслуживают более глубокого изучения.

Как именно вы могли это сделать?

— Шляпы, — продолжает Боуи. — Я должен был чаще носить шляпу. Я пробовал носить бороду в начале 90-х, но я блондин, и поэтому она не прижилась. Я предлагал Голди и A Guy Called Gerald сделать драм-н-бейс-версию «The Laughing Gnome», но это как-то не сложилось. Когда драм-н-бейс снова войдет в моду, надо будет непременно воспользоваться этой возможность: гном-н-бейс.

Дэвид Боуи влиятельно посмеивается. Гномы остались позади, и он не против заодно поговорить о тех аспектах своего прошлого, которые с гномами не связаны. Но главное другое: Дэвид Боуи не только обезоруживающе радуется тому, что его считают влиятельным («Это вам не фунт изюму», говорит он), но и с легкостью говорит и о собственном влиянии на других, и о том, что повлияло когда-то на него самого.

Именно этим он, в конце концов, и замечателен. Так же, как Деймон Элбарн, который нередко способен выразить в песне настроение целой нации, Боуи в течение целых десяти лет, с 1970 по 1980 год, буквально бил в яблочко. Он был на переднем краю, он брал новейшие стратегии, технологии и идеи и превращал их в песни. Включив любой альбом Дэвида Боуи того периода, ты слышишь безупречную современность, фоном его музыке служат все актуальные в тот момент технологические идеи. Эти альбомы до сих пор звучат блестяще, и это говорит не столько об оппортунизме, сколько о гениальности.

— Я всегда говорил о том, что повлияло на меня, — говорит Боуи. — Мне казалось важным, чтобы люди в любой момент могли видеть, из чего составлены мои песни. Я рассказываю людям о том, что было у меня в голове. Я всегда без обиняков рассказывал об этом. Меня забавляет, когда группы врут о том, какую музыку они сами слушают, потому что не хотят рассказывать людям о том, что на самом деле на них повлияло. Они запутывают следы. Это по меньшей мере неискренне. Я всегда любил этот процесс — любил знать, из чего складывается результат.

Заимствуя идеи из самых разнообразных источников, Боуи делал действительно замечательные пластинки и одновременно пользовался огромной популярностью. Возможно, Боуи не был первым, но в 70-е годы он стремился к вещам, которые могли казаться недостижимыми или претенциозными, и в конце концов были блестящим образом осуществлены. Он оценивает масштаб своих достижений со скромностью и отказывается говорить, в ком замечает свое влияние, но он всегда знал, к чему стремится.