Книга Зачарованный мир - Константин Мзареулов

– И правда, довольно о грустном, – поддержал друга квязь Пушок. – Давай-ка, Златогор, спой нам что-нибудь душевное.

Остальные поддержали эту просьбу, и вскоре шатер наполнили музыка и песня:

В любви последний день,

В наш первый миг разлуки,

Когда решилась ты сказать про наш разрыв,

Весь мир накрыла тень.

От нестерпимой муки

Скорбит душа моя, о прошлом не забыв.

Мне в этот час лихой,

Когда все связи рвутся

И замирает сердце в сумрачном дыму,

Измученной душой

Позволь лишь прикоснуться

В последний самый раз к запястью твоему.

Пускай стучит в окно

Холодный дождь постылый,

Пусть твой последний след заносит листопад,

Но сердце все равно

Готово с прежней силой

Все в мире променять на твой счастливый взгляд.

Постигнуть не суметь,

Что нету больше чувства,

Что на возврат любви надежды больше нет,

Что не дано уж впредь

Мне, поутру проснувшись,

Увидеть у окна твой стройный силуэт.

Серебряный рассвет

Родится, как и прежде,

Воспрянет луч зари в тумане золотой,

Но и бездонность лет

Не погасит надежды

На то, что, все простив, ты будешь вновь со мной.

– Хорошо! – выразился Пушок, смахивая сентиментальную слезинку, и поднял пиалу. – Выпьем, мужики, за наших подруг, без коих нам так плохо, хотя и с ними – тоже не сахар.

Потом они выпили за победу, за дальнейшее наступление, которое неминуемо отбросит Орду в гиблые пустыни, породившие сюэней. Кто-то размечтался: повидаем, мол, далекие страны, – другие же сумрачно намекали: дескать, не все повидают, ибо кое-кому предстоит увидеть иной мир. А Борис Туровский привычно ударился в меланхолию:

– Эх, братцы, да что мы видали? Что ведаем о поднебесной необъятности? Ну есть какие-то более-менее знакомые страны за Бикестаном и Алпамышем. Ну Хималай, ну, Ханьская империя… А дальше-то что?

– Море, – сказал Пушок. – Наши купцы хаживали. Огромное, сказывают, море – волны там выше корабельных мачт. Как накатит – на сотню верст в глубь побережья дома и посевы смывает.

– Сказки бабушкины, – отмахнулся Борис– Не может быть таких страстей.

– Нет, кажись, правда, – вступил в беседу Веромир. – Я тоже о таком слыхивал. А еще говорят, будто за тем морем лежит на островах страна морского дракона – империя Яматераску. Лица там у людей желтые и плоские, а глаза – узкие, как у каракызов.

– Все одно брехня, – упрямился туровский властитель. – Ты еще скажи, будто там люди с песьими головами живут да с обезьянними хвостами. В жисть не поверю!

– А между тем страна такая в самом деле есть, – произнес вдруг Златогор. – Побывал я на тех островах прошлым летом под видом франкского гостя. Надо было разведать, как у них чего…

Не поверить живому очевидцу князья не могли. Дружный хор голосов потребовал поведать о таинственном государстве, и воевода приказа Тайных Дел рассказал много диковинного. Царя в Яматераску, оказывается, называют сегун, а его служивые люди – самураи – горды до безумия, и если честь их задета, то вспарывают себе брюхо – этот обряд у них именуется харакири. От вражеских нашествий островную державу защищает волшебный ветер, называемый камикадзе. Тангри-Хан дважды посылал огромный флот на завоевание архипелага, но оба раза ураган топил и сжигал все ордынские корабли. В ихних городах живут гейши – девки для развлечений, но они считаются порядочными и не каждого к себе подпускают. Водку там делают диковинную – из риса, а называют срамным словом, каковое за столом произнести непристойно, дабы добрым людям аппетит не испортить. Мяса у них мало, поэтому заправляют жратвуху рыбой, в том числе и сырой. Кстати, едят они вовсе не вилками-ложками, как нормальные люди, но – парой тонких палочек.

Повествование Златогора слушали, затаив дыхание, безоговорочно принимая любые невероятные подробности. Однако услыхав про палочки, мигом потеряли к рассказчику всякое доверие и принялись укорять его за слишком буйное воображение. Но воевода, не обращая внимания на перемену настроений аудитории, продолжал говорить о тамошнем кодексе чести «Путь воина», о забавных видах рукопашного боя «Пустая рука», «Мягкий путь» и «Искусство ловкости», которые, однако, в подметки не годятся рысскому способу «Собор». Под конец же сказал задушевно:

– А еще у них очень интересная поэзия. Называется танк, что значит «короткая песня». Это такие стихи из пяти строчек. Без рифмы, что нам непривычно, но зато с глубокими мыслями. Одна беда – чтобы правильно понять, о чем говорится в стихе, нужно хорошо знать обычаи Яматераску, ихний образ жизни, историю, ну и так далее.

– Интересно, что тут говорить, – задумчиво сказал Борис, который сам не чужд был изящного искусства. – Послушать бы в хорошем переводе.

– Переводил я, – погрустнел Златогор. – Только не мне судить, удачно ли вышло.

– Не скромничай, знаем мы твои способности, – сделав свирепое лицо, сказал Сумук. – Читай.

Златогор признался, что помнит далеко не все свои переводы, но все-таки прочитает две танки поэта-самурая Будокана Коно. Воин сей жил не в Киото, столице Яматераску, а где-то в захолустье, а потому в его стихах из цикла «Времена года» проскальзывают лишь запоздалые отголоски бурных событий, потрясавших центр империи.

– Что, все стихи только про политику? – обрадовался Пушок.

– Нет-нет, лирика тоже есть. Потом почитаю, а пока вот послушайте, называется «Середина осени». – И Златогор продекламировал:

Вновь навестил нас октябрь, освежая дождями.

В древней столице Киото

Боевые слоны растоптали Народное Вече.

Но почему ж в октябре?

Ведь в августе дождь был теплее.

Стихи понравились, хотя не все поняли, чем август мог быть лучше октября. Вышел даже небольшой спор. Одни восторгались: как, мол, тонко подметил автор, что осень прохладнее конца лета. Другие подозревали, что в августе был день рождения какого-то важного в тех краях святого духа. Чтобы прекратить пустопорожние разговоры, потребовали читать любовную лирику. Воевода с готовностью продекламировал танку «Апрель»:

Полно грустить, самурай,

Если гейша тебе изменила,

О харакири не думай!

Вспомни, дружище:

Кривы были ноги неверной.

– Глубоко! Здорово! Молодчина! – восторженно завопили князья, приняв услышанное близко к сердцу.

– Действительно, чего страдать по стерве, особливо ежели она кривоногая, – подытожил Микола Старицкий. – Хотя иной раз – прямо жить не хочется, когда хорошая девка такой фортель выкинет.