Книга Дворцовые тайны - Кэролли Эриксон

В его объятиях я опьянела не только от страсти, но и от чувства единения с ним, словно бы он окружил меня теплотой своего тела, как теплом горящего очага, защищая от холода остального мира. Полутемная комната, освещенная лишь отблесками пламени, силою нашего желания превратилась в недостижимое волшебное место, принадлежащее нам одним, куда никто не осмелится вторгнуться. Роберт ласкал меня с таким пылом, что одна из подушек полетела в камин. Оттуда повалили темные клубы дыма, и я закашлялась.

— Сейчас сюда придут слуги, — успела сказать я, высвобождаясь из его объятий и поднимаясь на ноги.

— А мы отошлем их прочь, выкинем отсюда.

— А что, если они пожалуются королеве?

Лорд Роберт, смеясь, вскочил на ноги и принялся заливать пламя водой из кувшина. Слуги, впрочем, не замедлили явиться, но лорд Роберт взял меня за руку и увел в другую комнату. Заслышав голоса Сесилии и других придворных дам и зная, что они скоро войдут к нам, я попыталась привести в порядок свой туалет и прическу, хотя усилия мои были заведомо обречены на неудачу. Лорд Роберт замер у окна, отдернув шторы и глядя в ночную тьму.

— Летти, что-то горит! Неужели ты не чувствуешь запаха дыма? — прокричала Сесилия, вбегая в комнату и сразу же бросая пытливый взгляд на мое платье и локоны, пребывающие в беспорядке. Она быстро оглядела комнату и увидела лорда Роберта, стоявшего спиной к ней у окна. Тогда она вновь посмотрела на меня, во взгляде ее читалось недоверие.

— Что с твоим платьем, с твоими волосами? Ты что — спала? Тебя дым разбудил?

— Наверное, подушка упала в камин, — хладнокровно ответил лорд Роберт, поворачиваясь лицом к ней. — Впрочем, это совершенно неважно…

И, не глядя на нас, он с подчеркнутым безразличием вышел из комнаты. Я восхитилась его умением прятать бурю чувств под маской беспечности. Ведь всего минуту назад он, как и я, совершенно потерял голову от той страсти, от которой пылают щеки и останавливается дыхание, ибо пути наши скрестились в иных, высших сферах, где господствуют наши самые сокровенные желания, и, познав их великолепие, мы уже никогда не будем прежними.

Глава 21

Каким-то образом королева почувствовала, что наши с лордом Робертом отношения изменились, и не преминула наказать меня за это.

Я так никогда и не узнала, как же ей удалось дознаться о нашей связи. Возможно, нас выдало наше поведение, или Сесилия сказала или сделала что-нибудь, укрепившее подозрения королевы. Мы с Робертом соблюдали все приличия, да и любовная близость между нами случалась редко. Но хотя мгновения тайного счастья были немногочисленны, предвкушение наших свиданий, трепет и волнение, сопровождавшие их, и последующие сладостные воспоминания дарили блеск моим глазам и зажигали розы на моих щеках, что не могло остаться незамеченным.

Я уверяла королеву, что причина моего счастья состоит в том, что я наконец-то смогла подарить своему супругу сына, — но этот предлог скоро себя исчерпал, ибо мой маленький Уолтер, который с самого рождения был слабеньким, перестал расти и набирать вес и еще до того, как ему исполнилось три месяца, уже лежал в крохотной могилке на фамильном кладбище Деверё.

Не могу сказать, что я очень сильно скорбела по нему. Я не успела к нему привязаться, потому что вскоре после его рождения была призвана ко двору, оставив его на попечение кормилицы и нянек.

Беда никогда не приходит одна, и смерть малютки сына оказалась не единственной в семье. Примерно в это же время умерла моя дорогая мама, и эту потерю я восприняла гораздо тяжелее. Мать заболела из-за своего чрезмерного пристрастия к вину и пиву. Эта пагубная привычка забрала все ее силы и сделала ее очень слабой и хрупкой. Мой отец более всего верил в свои молитвы, а не в придворных лекарей, не говорил детям и другим родственникам, насколько серьезно она больна, потому для всех нас ее смерть стала страшным ударом, и более всех — для самого отца.

Примерно в это же время наши с Уолтером отношения окончательно разладились. После вестей о кончине нашего сына он сильно опечалился, а затем впал в бешенство. Он прямо обвинял меня, забыв, сколько детей в наше время не выживали после рождения, да и сколько матерей угасали вскоре после родов, если на то пошло. Оказывается, по его мнению, я и только я виновата в том, что мое чрево способно выносить двух здоровых дочерей — и всего лишь одного слабенького сына, который не задержался в этом мире. Уолтер открыто сетовал, что женился на мне, и, зная мою привязанность к Пенелопе и Дороти, вовсе перестал обращать на них внимание, или — и того хуже — называл Дороти «Уолтером-младшим», а Пенелопу — «моим разочарованием».

Впрочем, его злость не уняла его вожделение. Он вознамерился зачать другого сына как можно скорее и часто получал со мной свое удовольствие, даже не замечая того, насколько он груб и неласков. Когда я не забеременела сразу же, у него появился еще один повод обвинить меня. Оказывается, я не отвечаю на его страсть так, как положено хорошей жене. Теперь он целыми днями попрекал меня всеми возможными способами, а я держала оборону против его поползновений и унизительных упреков. Да, я горевала, когда наш сын умер, но, в отличие от Уолтера, не мечтала о другом сыне и вовсе не хотела быть матерью большого семейства. Или, если уж быть до конца честной, мне больше не хотелось детей от Уолтера, ибо теперь все мои мысли были только о Роберте. Ах, если бы я понесла от него — все равно кого, сына ли, дочь… Это были дивные, упоительные, сладостные мысли, но я сказала себе — этого никогда не случится. Роберт никогда не женится ни на ком, кроме королевы. А я буду оставаться женой Уолтера до тех пор, пока кто-нибудь из нас не умрет.

К моему огромному облегчению, Уолтер много времени проводил в отъезде. Королева отправляла его по государственным делам то в Ирландию, то еще куда, и он теперь ведал многими видами закупок для двора. Уолтер с гордостью выполнял эти задания и со свойственным ему тщеславием пространно рассказывал, как королева им довольна. Я же, напротив, часто вызывала неудовольствие Ее Величества. Причина этому была одна — королева знала наверняка или подозревала, что мы с лордом Робертом — любовники.

Елизавета могла влепить мне пощечину за то, что я не так подаю ей платье. Или накричать, если я не могла подхватить задаваемый ею бешеный ритм танца. Каждое утро она обязательно начинала с гальярды, уснащая свою пляску затейливыми коленцами и смелыми прыжками под очень быструю музыку, а когда танец заканчивался, требовала, чтобы музыканты играли еще и еще. Иногда она танцевала по шесть-семь танцев за утро.

Она злилась на меня за то, что у меня, видите ли, плаксивый голос. Она обвиняла меня в том, что я якобы строю глазки ее любимчикам Кристоферу Хаттону или Томасу Хениджу[139]. Последнего — очередного привлекательного молодого человека — она совсем недавно приблизила к себе. Хенидж смог добиться ее расположения не в последнюю очередь тем, что распорядился украшать зал Королевского совета зелеными ветвями и цветами. Елизавета очень любила зелень, обожала птичьи песни. На нее успокаивающе действовали чириканье и нежный посвист пичуг в клетках в ее опочивальне и в зале приемов.