Книга Дикая весна - Монс Каллентофт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встречная машина.
Водитель не выключает дальний свет, и Малин видит, что Зак щурится, но сама смотрит широко раскрытыми глазами.
Свет.
Яркий свет.
А затем – когда тебя ослепили – наступает непроглядная тьма.
И Малин чувствует – они на верном пути, они спасут детей.
Они спасут Елену и Марко.
Не может быть, чтобы было уже поздно.
* * *
Страх – он твой слуга?
Юсеф Куртзон вглядывается в темноту своей слепоты. Он знает, что ставки сделаны, что жизнь – игра, в которую хочется играть до конца.
«Слабость – что вы намерены с ней сделать? Со своей неуверенностью?»
«Я играю с вами», – думает он в тот момент, когда что-то колет его в легкие, и все тело сотрясается от мощного приступа кашля, так что стенки легких, кажется, вот-вот лопнут.
«Я ни на минуту не прекращал игры. Удовольствие всегда доставалось мне, как сейчас, этой ночью, когда все идет к финалу».
Чучело варана злобно шипит рядом с ним. Мысленно он гладит его, похлопывает по холодной спине, смотрит в темноту.
Его слепота – белая слепота.
Он не боится темноты. Именно ее он искал всю жизнь, сделал ее своим достоянием.
Юсефина.
Леопольд.
Хенри.
Близнецы Тюва и Мира.
Те, другие дети.
«Скажите, вы слышали когда-либо о более грандиозной игре?»
Он закрывает слепые глаза, пытается представить себе, что теперь будет происходить, наслаждаясь тем, что является творением всей его жизни.
Не вышло.
Они зажгли свет в комнате, где держали детей, увидели их картинки на стенах с размытыми контурами, увидели ужас в их широко раскрытых глазах, услышали их крики, обращенные вверх руки – а потом дети крепко вцепились друг в друга, а братья нацелили на них свои пистолеты, но так и не смогли выстрелить.
Хенри и Леопольд Куртзоны стали кричать друг на друга. Их голоса смешались, так что их уже невозможно было различить.
– Ну, давай же!
– Стреляй!
– Это твоя задача.
– Убей их, стреляй, черт подери!
Но ни один из них не смог спустить курок.
Нанять кого-то совершить для них убийство – одно дело, и совсем другое – сделать это своими руками. То, что произошло где-то, кажется вымыслом. Реальность – совсем другое дело.
Дети замерли посреди комнаты. Молчат. Словно ослепли.
Леопольд и Хенри увидели маленькие тела в темной комнате и снова начали кричать:
– Ты должен выстрелить! Мы не можем это так оставить!
Но тут Хенри заговорил другим тоном:
– Мы должны оставить их в живых.
– Мы должны убить их! – крикнул ему в ответ Леопольд.
– Я не могу. Тогда сделай это ты.
– Если мы не убьем их, они никогда не исчезнут.
– Посмотри, какие они напуганные!
– Тогда я убью тебя.
– Не сможешь. Ты прекрасно знаешь, что не сможешь. Оставим их здесь. Мы не можем предать друг друга.
Леопольд посмотрел на брата, понимая, что тот прав, затем кивнул.
«Хорошо, оставим их здесь. Кто ожидал чего-то другого? Я сдаюсь, как всегда, я же полный ноль».
Братья заперли дверь, оставив детей одних, взбежали вверх на террасу, бросили оружие на каменный пол и устремили взгляды на темный сад, на черное, почти неподвижное море и на сараи с животными. Услышали, как что-то незнакомое колотится в дверь изнутри в одном из сараев, и почувствовали, как подступает отчаяние и ими овладевает примитивный инстинкт самосохранения.
«Что делать? Бежать? Оставить их здесь? Но куда нам податься – или застрелиться, оставив детей в живых, или застрелить их, а потом застрелиться самим?»
Вопросы, движущиеся по кругу.
Все, что минуту назад, внизу, у входа в комнату, казалось таким очевидным, теперь снова вернулось вопросительными знаками, с которыми никак не справиться.
И что бы они ни делали, как бы ни старались вытравить из себя все сочувствие, оно по капельке возвращалось обратно, и это вызывало у них фрустрацию.
«Мы не такие.
Мы руководствуемся математикой.
Рациональным мышлением».
А у дверей комнаты тикает бомба. Та, что они заказали в Бангкоке перед похищением детей на Пхукете, – ее мощности достаточно, чтобы разнести весь особняк на мелкие кусочки. Пилот чартерного самолета и не подозревал, что они везут такое в своих чемоданах. Против украденных детей он не возражал. Но бомба?..
Они приземлились в аэропорту в Йевле, а затем привезли детей сюда. Тогда братья пребывали в радостном возбуждении: «У нас получится, мы справимся».
В последний день они не заботились о бомбе. Были не в состоянии думать о ней. Угроза близкой смерти – их и детей – повисла в воздухе.
Дать бомбе взорваться? Через пару часов надо снова переставлять часовой механизм.
– Сваливаем! – крикнул Леопольд.
– Может, все-таки отпустим детей на свободу? – спросил Хенри.
– Мы должны убить их.
– Так поступил бы отец, да?
Они снова вернулись на нижний этаж, открыли двери, вытащили детей и поволокли их в гостиную.
Сначала они проверили часовой механизм бомбы и переставили его чуть-чуть назад, дав себе чуть побольше времени. Сейчас, когда на море спокойно, они наверняка без труда доберутся через Балтийское море до Эстонии.
Дети молчали, как мыши. Даже трехлетка не проронил ни звука, словно они уже перешли за границу страха, за пределы всего живого, еще до того, как умереть.
От них плохо пахло, когда братья забрали их из комнаты. Их тела были покрыты засохшей коричневой грязью, и они больше смахивали на животных, чем на маленьких людей.
– Может быть, возьмем их с собой? – спросил Хенри. – Они пригодятся как заложники.
– От них больше проблем, чем пользы, а если нас задержат, то срок нам дадут бесконечный, – ответил Леопольд, и Хенри понял, что брат прав. То, что нужно сделать, следует довести до конца.
Братья сели, взяв детей на колени, обняли их, чтобы успокоить, а потом поднесли пистолеты к их вискам.
Они сворачивают направо, в сторону моря, которое должно быть расположено в нескольких километрах к востоку.
Пустые дачи среди деревьев. Они только что проехали мимо таблички, указывающей дорогу к старому детскому лагерю, в пятнадцати километрах отсюда.
