Книга Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Большую часть дня, при Александре и в его отсутствие, ничто другое не обсуждалось среди его друзей. Когда поблизости появлялся кто-то из чужих, они говорили обиняками. И этот день дал Филоту последнее недостающее звено для его цепи.

Действовать, когда готов, сохранять спокойствие до последней минуты — это было едва ли не лучшей способностью царя Филиппа. Он не хотел огласки и шума; вреда уже было причинено достаточно. За всю свою жизнь он редко бывал столь сердит, и на этот раз негодование было холодным и трезвым.

День прошел мирно. Настала ночь; Александр ушел в свою комнату. Когда он остался совершенно один — иными словами, когда Гефестион покинул его, — у дверей была поставлена стража. Окно комнаты находилось в двадцати футах над землей, но и под ним стояли солдаты.

Александр узнал об этом только утром. Филипп тщательно выбрал охрану, она не отвечала на вопросы. Голодный, царевич просидел так до полудня.

Под подушкой Александра лежал кинжал. В царском доме Македонии это было так же естественно, как носить одежду. Он спрятал оружие под хитоном. Если принесут пишу, он к ней не прикоснется: смерть от яда не достойна воина. Он ждал шагов.

Когда они наконец раздались, Александр услышал, как стража берет на караул. Значит, это был не палач. Он не почувствовал облегчения, узнав поступь отца.

Вошел Филипп в сопровождении Филота.

— Мне нужен свидетель, — сказал царь. — Им будет этот человек.

Из-за плеча Филиппа Филот послал Александру полный беспокойства взгляд: участие, смешанное с недоумением. Его рука слабо двинулась, неловким жестом предлагая Александру в этой неведомой беде свою беспомощную преданность.

Александр едва на него посмотрел. Присутствие царя наполняло всю комнату. Большой рот на широком лице был плотно сжат, густые брови, всегда насупленные, вздымались, как распростертые крылья ястреба. Сила веяла от него, как жар. Александр ждал, поднявшись на ноги, чувствуя спрятанный кинжал каждым нервом кожи.

— Я знал, — сказал его отец, — что ты своеволен, как дикий кабан, и тщеславен, как коринфская шлюха. Я знал, что ты можешь оказаться предателем с тех пор, как стал слушать свою мать. Но на одно я не рассчитывал: что ты окажешься дураком.

При слове «предатель» у Александра перехватило дыхание, он начал говорить.

— Помолчи! Как осмеливаешься ты открывать рот? Как осмелился ты вмешаться в мои дела, со своим нахальством и нелепой детской злобой, ты, ослепленный, безмозглый дурак?

— Ты привел сюда Филота, — сказал Александр, помолчав, — чтобы он выслушивал это? — Он содрогнулся, как от раны, боль которой еще нельзя было ощутить.

— Нет, — сказал царь угрожающе. — Подожди, всему свое время. Из-за тебя я потерял Карию. Неужели ты этого не видишь, глупец? Боги благие, если ты так много мнишь о себе, почему ты не подумал хоть чуть-чуть на этот раз? Ты хочешь быть персидским заложником? Ты хочешь сделать толпу варваров своими новыми родственниками, чтобы они не отходили от тебя ни на шаг, когда начнется война, выдавали наши планы и торговались из-за твоей головы? Что ж, если таков твой замысел, я скорее отправлю тебя в Аид, там ты будешь меньшей помехой. А теперь — неужели ты думаешь, что Пиксодар примет Арридея? Только если он еще больший дурак, чем ты, а на это мало надежды. Я рассудил, что без Арридея мне легче обойтись. Ладно, я был дурак, я заслуживаю того, чтобы порождать дураков. — Он тяжело перевел дыхание. — Мне не везет с сыновьями.

Александр стоял неподвижно. Даже прижатый к его ребрам кинжал едва шевелился. Через какое-то время он сказал:

— Если я твой сын, тогда ты обесчестил мою мать. — Он говорил без выражения, захваченный поднявшимися в нем чувствами.

Филипп выпятил нижнюю губу.

— Не выводи меня из терпения, — сказал он. — Я принял ее обратно только ради тебя, я стараюсь не забывать об этом. Не выводи меня из терпения перед свидетелем.

Сжавшийся у дверей Филот грузно переступил с ноги на ногу и сочувственно кашлянул.

— Теперь, — сказал Филипп, — я перехожу к делу. Первое: я отправляю посла в Карию. Он отвезет одно письмо от меня, формальный отказ дать согласие на твою помолвку, и одно от тебя, в котором ты возьмешь свои слова назад. Или, если ты не захочешь писать, я сообщу Пиксодару, что ты волен поступать, как тебе угодно, ибо больше не являешься моим сыном. Если твой выбор таков, скажи мне прямо сейчас. Нет? Очень хорошо. Тогда второе. Я не прошу тебя обуздывать свою мать, ты не сможешь это сделать. Я не прошу тебя выдавать мне ее замыслы; я никогда об этом не просил, не стану просить и сейчас. Но пока ты живешь в Македонии как мой наследник — а так будет до тех пор, пока я не переменю свое решение, не дольше, — ты будешь держаться в стороне от ее интриг. Если ты впутаешься в них снова, то можешь вернуться туда, где был, и остаться там навсегда. Чтобы помочь тебе избежать зла, юные дураки, которых ты завел так далеко, отправятся искать себе приключений за пределами царства. Сегодня они приводят в порядок свои дела. Как только они уедут, ты сможешь покинуть эту комнату.

Александр молча слушал. Он долго приготовлялся к пытке, на случай если его каким-то образом возьмут живым. Но он готовил к страданию свое тело.

— Ну? — сказал царь. — Ты не хочешь узнать, кто они?

— Можешь сам догадаться, что хочу.

— Птолемей: мне не везет с моими сыновьями. Гарпал: скользкая жадная лиса, я бы купил его, если б он этого стоил. Неарх: его критская родня вволю посмеется над ним. Эригий и Лаомедон…

Царь медленно ронял имена, наблюдая, как белеет лицо сына, стоящего перед ним. Мальчику пришло время раз и навсегда узнать, кто здесь хозяин. Пусть подождет.

Филот, с радостью устранивший бы Гефестиона, не назвал его в числе заговорщиков. Не чувство справедливости и не доброта, но неискоренимый страх удержал его. Царь, со своей стороны, никогда не считал, что Гефестион опасен сам по себе, хотя и было ясно, что, если настанет крайность, не будет ничего такого, чего он не сделает для Александра. Стоило пойти на риск. Это помилование досадит Олимпиаде; кроме того, есть и другая причина.

— Что касается Гефестиона, сына Аминтора, — сказал царь, выдержав паузу, — тут я рассудил иначе. — Он снова замолчал, в эту минуту в нем боролись презрение и глубоко затаенная зависть. Может ли мужчина, да и женщина тоже, жить вот таким чувством? — Ты не будешь, я полагаю, утверждать, будто он не был посвящен в твои планы или отказался в них участвовать.

Глухо, с огромной болью в голосе Александр проговорил:

— Он не соглашался, но я вынудил его.

— Да? Что же, пусть будет так. Я принимаю во внимание, что в его положении он не избежал бы хулы, равно приняв твои намерения или же выдав их. — Голос Филиппа был сухим, он отвел Гефестиону подобающее ему место. — Тем не менее в настоящее время я избавил его от ссылки. Если он даст тебе еще один добрый совет, ты вполне сможешь принять его как ради себя самого, так и ради друга. Ибо я говорю тебе это перед свидетелем, на случай если ты станешь впоследствии оспаривать мои слова: если ты еще раз будешь замечен в преступном заговоре, я возложу ответственность на него как на человека знавшего и сочувствовавшего. Я обвиню его перед Собранием Македонии и потребую его смерти.