Книга Нефертити - Мишель Моран

Завидев в Окне Появлений Нахтмина, люди внизу, солдаты и простолюдины, подняли такой крик, что Эхнатон даже отшатнулся, как от удара.

— Возьми меня за руку! — приказал Эхнатон и поклялся: — Они будут любить меня так же, как любят тебя!

Он поднял руку Нахтмина, и казалось, будто весь Египет выкрикнул: «Эх-на-тон!» Слева от него был Нахтмин. Справа — Нефертити. Эхнатон повернулся к своей царице-фараону и воскликнул: «Мой народ!» — сияя от любви простолюдинов, купленной хлебом и вином.

— Фараон Нефернеферуатон-Нефертити!

Когда Нефертити взяла посох и цеп, наглядные знаки царского сана в Египте, крики сделались оглушительными. Я отступила назад, а Нефертити воскликнула:

— Добро пожаловать на величайший дурбар в истории!

— Они будут думать, что ты любишь его, — шепотом сказала я мужу, пока процессия двигалась к храму. — Солдаты подумают, что ты склонился перед Атоном!

— Ничего такого они не подумают. — Нахтмин придвинулся поближе. — Они не дураки. Они знают, что я верю в Амона и что я очутился рядом с фараоном только ради тебя.

Я посмотрела вперед, на людей в солдатских схенти, с воинскими поясами.

— Они также знают, что это из-за меня ты больше не военачальник.

— Хоремхеб в тюрьме, и я был бы там же, если бы ты не полюбила меня.

Мы остановились во дворе, полном колесниц. Они сверкали электром, бирюзой и медью. Затем вперед выступил Панахеси, дабы препроводить Нефертити к судьбе, которую она сама создала для себя, не имея ни сыновей, ни опоры в истории. На лице жреца сияла улыбка, как будто он только и мечтал, чтобы Нефертити взошла на трон Египта в обход его внука.

— Теперь ему остается либо стараться возвыситься, угождая ей, либо строить козни против двух фараонов сразу, — сказал мой муж.

— Даже за счет дочери и внука? — спросила я.

Нахтмин развел руками:

— Надо смотреть, кому угождать.

Мы нырнули в море колесниц, и нас пронесло через Двор празднеств к храму со статуями Нефертити и Эхнатона. Запели трубы, и дорога к воротам вдруг сделалась свободна.

— У тебя такой вид, будто ты наелась чего-то горького. — Нефертити, спустившись со своей колесницы, мелодично рассмеялась. — Ну что еще такое, Мутноджмет? Сегодня — наш величайший день. Мы бессмертны!

«Нет. Мы окружены ложью». Прежде чем жрецы увлекли Нефертити во внутреннее святилище храма, я громко произнесла:

— Эти люди счастливы, потому что даром получили хлеб и вино. Но здесь хетты. Здесь, в столице. Нефертити, почему ты так уверена, что они не принесли с собой чуму?

Сестра недоверчиво взглянула на Нахтмина, потом снова перевела взгляд на меня:

— Зачем ты говоришь это в момент моего величайшего торжества?

— А что, теперь, когда ты стала фараоном, мне тоже следует лгать тебе, как это делают все остальные?

Нефертити промолчала.

— Не прикасайся к ним, — посоветовала я. — Не позволяй им целовать твое кольцо.

За спиной Нахтмина возник Эхнатон.

— К кому не прикасаться?

— К хеттским послам, — ответила Нефертити и велела мужу: — Не позволяй им целовать твое кольцо.

Эхнатон презрительно фыркнул:

— Вот еще! Они будут целовать мне ноги, когда увидят, что я построил!

На протяжении дурбара Эхнатон не жалел для Нефертити ничего. Она была его главной женой, его главным советником, соучастницей всех его планов, а теперь стала еще и фараоном. А чтобы мир никогда не забыл ее, мы отправились на окраину Амарны, где Эхнатон воздвиг колонну в честь царствования Нефертити. Он встал перед послами Востока и велел Майе прочесть надпись, сочиненную им в честь его жены, фараона-царицы Египта.

«Наследница трона, Великая во дворце, Прекрасная ликом, Украшенная двойным плюмажем, Госпожа счастья, Одаренная благорасположением, Та, чьему голосу фараон радуется, Главная жена царя, его возлюбленная, Владычица Двух земель, а отныне и фараон Нефернеферуатон-Нефертити, да живет она ныне и вовеки».

Никогда еще не бывало такого, чтобы фараон даровал посох и цеп женщине. Но когда Нефертити вышла к толпе, чтобы благословить ее, люди принялись забираться на что только можно и устроили давку — и все ради того, чтобы хоть краем глаза взглянуть на нее.

— Они любят меня! — уверенно заявила она на второй день дурбара. — Любят сильнее, чем когда я была царицей!

— Потому, что теперь твоя власть над ними увеличилась, — сказала я.

Но Нефертити пропустила мое циничное замечание мимо ушей.

— Я хочу, чтобы люди запомнили это навеки, — отозвалась она. Мы находились в ее гардеробной, и в свете заходящего солнца кожа Нефертити походила на позолоченную бронзу. — Мутни, найди Тутмоса! Я хочу, чтобы меня изваяли такой, какая я сейчас.

Я отправилась через весь дворец в мастерскую художника. Дурбар должен был продлиться шесть дней и семь ночей, и на улицах уже было полно пьяных мужчин, а жены сановников, пошатываясь, забирались в носилки, и от них несло ароматическими маслами и вином. Тутмос был у себя в мастерской, в веселой компании молодых девушек и красивых мужчин. Когда он увидел меня, у него вспыхнули глаза.

— Скульптура? — выдохнул он. — Сейчас я буду готов. Когда я увидел ее в храме, с посохом и цепом, — признался Тутмос, — со вздыбившейся коброй на короне, я понял, что она позовет меня. Ни одна царица еще не носила корону с таким изяществом.

— Вообще-то ни одна царица просто не носила такую корону, — сухо отозвалась я.

Тутмос рассмеялся.

— Передай ее величеству, чтобы она пришла сюда, — величественно произнес он, затем взмахнул рукой. — А теперь пусть все уйдут!

Женщины в расшитых юбках, надувшись, потянулись к двери, прихватив чаши с вином.

Когда компания исчезла, я спросила Тутмоса:

— А почему эти женщины так любят тебя?

Тутмос на мгновение задумался.

— Потому что я могу сделать их бессмертными. Когда я нахожу в ком-то подходящую модель, с которой можно ваять Исиду, то даже когда ветра времени изгладят ее память из ее дома, ее лицо все еще будет смотреть на людей со стен храмов.

Пока я возвращалась к Нефертити, сообщить ей, что скульптор готов, я размышляла над словами Тутмоса. Нефертити за это время переоделась, и мне стало любопытно: неужто она и вправду хочет, чтобы ее навсегда запомнили в таком виде? Она надела платье из такого тонкого льна, что оно было совершенно прозрачным. На запястьях, на лодыжках, повсюду от ушей до пальцев ног сверкали украшения из золота и фаянса. Мы прошли по коридорам дворца вместе, как много лет назад в Фивах, в ту ночь, когда она девственницей пришла к Эхнатону. Снаружи, из дворов доносился гомон толпы, смех и шум танцев, но во дворце было прохладно и тихо.