Книга Мед жизни - Святослав Логинов

– От обезьяны, – говорит учёный брат. Конечно, Саша старше меня на год и три месяца без двух дней и знает множество умных вещей.

– А обезьяна откуда?

– От своей обезьяньей мамы.

– А самые первые обезьяньи мама и папа?

– От кого-нибудь ещё.

– А самые первые кто-нибудь ещё?

Некоторое время мы сидим молча, затем я со стихийной философичностью применяю принцип Оккама и отсекаю эволюционную теорию напрочь.

– Нет, первые люди появились сами по себе. Просто появились – и всё. А как появились – никто не знает, потому что до этого людей не было и никто этого не видел.

Такое отношение к мирозданию называется агностицизмом, и брат решительно не согласен с подобной постановкой вопроса:

– Что же, все люди от одного человека произошли? Надо от папы и мамы. А когда второй человек будет появляться – первый увидит.

– Он в это время слова придумывал, – говорю я, утверждая важность вопросов языкознания для развития человеческой цивилизации.

– Двух человек всё равно мало. Там, наверное, ещё кто-то появился сам по себе.

Это уже называется законами диалектики, переходом количества в качество.

– Может, и появился. Только первый человек в это время второго словам учил, вот они ничего и не видали.

Обучение важнее знания. Ян Коменский был бы доволен таким выводом.

– Но ведь потом ещё кто-нибудь появится сам по себе, и люди увидят.

Это уже скептицизм чистейшей воды. Отсюда один шаг до учения киников.

– Нет, – пресекаю я развитие философии, – потом людей было уже много и они сами по себе больше не появлялись, а только от пап и мам.

Что это, принцип Ле-Шателье, применённый к популяционным процессам, или одно из основных положений теории Опарина, гласящее, что развитие жизни уничтожает условия, при которых жизнь может возникнуть? Вопрос спорный. Главное, что отныне мы с братом точно знаем, как появились люди.

Таблица умножения (театр абсурда)

Детский сад на даче. Дети гуляют, а я, как всегда, маюсь со шнурками. Со второго этажа сбегает дочка воспитательницы Оля. Это совсем большая девочка, она уже школьница, окончила первый класс.

И вдруг Оля останавливается напротив меня, приподнимает мне пальцем подбородок и пристально смотрит в глаза. Я стыну, изнывая от неведомой тоски.

– А ты знаешь, – падает вопрос, – что пятью пять – двадцать пять?

– Не-е…

– Знай.

С тех пор я это знаю.

Убить бобра (героическое фэнтези)

И вновь детский сад на даче. Гуляем на зелёной, поросшей травой лужайке. Слева лужайка ограничена рядом молодых берёз. Белые стволы с чёрными крапинками стоят так плотно, что образуют подобие забора без единой щёлочки. И из-за этого забора доносится раскатистое рычание. И никто: ни дети, ни воспитательница, не обращают на него внимания.

Медленно иду вдоль берёзового забора, выискивая хоть какую-нибудь щель и вдруг прямо перед собой вижу проход. За ним – второй ряд сросшихся берёз, так что получается коридор с зелёным лиственным потолком. Удивительно нарядная картина! Я иду этим коридором и за очередным поворотом обнаруживаю круглую площадку. Она совсем рядом с нашей лужайкой, от детей и воспитательницы меня отделяет только ряд белых стволов, отсюда я слышу их голоса, заглушаемые рычанием. А на площадке, повернувшись ко мне спиной, сидит здоровенный бобёр. Он, громко рыча, грызёт кость: судя по всему – человеческую лопатку.

Я в панике. Убегать нельзя, зверь мигом заметит меня и сожрёт. И добро бы только меня, но ведь и всех детей, и воспитательницу тоже. Единственный достойный поступок – нападать.

Я бросаюсь на бобра, стараясь придавить к земле, бью кулаками. Бобёр неожиданно легко изворачивается, выскальзывает из-под меня, вспрыгивает мне на спину и кусает как раз между лопаток.

Я оказываюсь дома, в городе, на Зверинской улице. Болит укушенная спина. Я пытаюсь рассказать всё маме, хотя взрослые очень не любят, если я рассказываю такие вещи. Мама говорит, что это сон.

Какой же сон, если меня укусили в спину?

Мама задирает мне рубашку, смотрит, потом мажет спину пахучей ихтиолкой.

– Вот и всё. Скоро пройдёт.

Спина и вправду скоро проходит. Видимо, ихтиоловая мазь – лучшее средство против укусов хищного бобра.

Газета (политический памфлет)

Не помню, чтобы меня специально учили читать, просто оказалось, что я умею и люблю это делать. А вот свою первую букву я запомнил хорошо. Было мне, наверное, года четыре, когда брат показал, как пишется буква У. После этого я взял у отца газету – центральную «Правду» – и внимательнейшим образом просмотрел передовицу, отмечая среди непонятных значков крючочек единственной знакомой буквы. Затем, придя в восторг от собственной учёности, я начал отрывать от газеты кусочки, жевать и глотать их, пока не съел всю полосу.

Полагаю, что ни до, ни после этого события никто не читал газетных материалов столь внимательно и не усваивал их так полно.

Двери (мистический триллер)

Когда я был маленький, моя кровать была затянута сеткой из толстых верёвочек. Потом я вырос и сетку убрали. Зачем? – ведь я и так прекрасно забирался в постель и вылезал из неё через спинку кровати. Особенно любил это делать через ту сторону, где стоял диванчик, на котором спал Саша. Всё-таки лишний повод посидеть вместе с братом, а не сразу укладываться в постель.

Теперь сетки не стало и ничто не прикрывает меня от ночной комнаты. Зверь из-под кровати дождался своего часа и выполз наружу. У него толстые лапы с локтями, торчащими выше спины, угрюмая морда с жёлтыми клыками… маленькие глазки никелисто поблёскивают. Зверь зацепляется лапами за край кровати, тянется ко мне, разинув чемоданистую пасть. Я вскакиваю, заслоняюсь подушкой и просыпаюсь. Ночная жуть медленно отступает.

За окном утро, светит солнце. Ко мне подходит папа.

– Одевайся скорей, пойдём в зоопарк.

Как странно, в зоопарк мы ходим с бабушкой, а с папой гораздо веселее в артиллерийский музей. Там такие пушки!

Тем не менее мы идём в зоопарк, где всё знакомо и привычно.

И там, громко рассмеявшись, папа вталкивает меня в клетку к медведям. Вон оно, он всё-таки выполнил своё обещание и отдал меня зверям!

Мечусь по клетке. В голове единственная мысль: «Это не сон, ведь я помню, что проснулся!» Медведь встаёт и медленно направляется ко мне. Сейчас, когда между нами нет решётки, это совсем иной зверь.

Бросаюсь в дальний угол к лазу, который ведёт во внутренние помещения, и оказываюсь в большой квадратной комнате. Комната пуста. Серый неясный свет и четыре закрытых двери, ведущие в разные стороны. На дверях таблички. Я ещё не умею читать, но знаю, что там написано. На одной: «Баба-Яга», на следующей: «Колдун». Оборачиваюсь назад, тут надпись «Медведь». Конечно, там медведь, это я знаю отлично, только что оттуда.