Книга Воля дороже свободы - Анатолий С. Герасименко

Коринфа, и две с половиной тысячи лет не знаю, как быть, когда приходит любовь. Пожалуй, самые свои глупые и разрушительные поступки я совершал из-за любви. Не менее глупые, но приведшие к счастливой развязке – тоже. И еще тысячи разных вещей, больших и малых, ужасных и восхитительных, происходят только оттого, что человека толкнула под руку Киприда.

О неумолимая богиня! О мягкие крылья птиц, что влекут твою колесницу! О розы, мирты, маки, яблоневый цвет! Любовь – расстройство ума или движущая сила космоса? Жестокая болезнь терзает моё сердце, или это душа рвётся на волю, потому что ей тесно в убогом человеческом теле? Всей моей долгой жизни не хватило, чтобы найти ответы.

Точно могу сказать лишь одно: подлинная любовь всегда испытывает тебя на прочность.

Лучший Атлас Вселенной

Нужно было спешить.

Пока Петер убирал палатку, Кат запаковал тело Эндена в спальный мешок, наглухо затянул горловину и дотащил до телеги. Он думал, что придётся успокаивать лошадь, однако это странное животное проявило полное равнодушие к присутствию мертвеца. Только изогнулась вопросительным знаком длинная шея, да раздулись ноздри на конце обвислого хоботка.

Мешок был твёрдым – Энден успел окоченеть – и страшно тяжёлым. Но Кат сумел забросить его на телегу в одиночку. И бомбу пристроил на место почти без труда. Ему вообще было сегодня получше: перестала, наконец, болеть и кружиться голова, и, несмотря на все усилия, ни разу не распустился перед глазами калейдоскоп разноцветных кругов. Видно, сказался долгий сон на воздухе.

Петер, напротив, по всем признакам чувствовал себя хуже некуда. Лицо осунулось, движения были вялыми, как будто мальчик двигался в толще воды. «Зря пацан дал мне отоспаться, – думал Кат. – Сам теперь едва не падает. А ну как придётся бежать или телегу толкать из ямы?»

Однако ни бежать, ни толкать пока нужды не было. Они двинулись прежним порядком: впереди – Кат, сзади – Петер с Ирмой, а в середине покорно топала лошадь. Вокруг тянулась всё та же перепаханная войной пустошь, с неба сквозь мутные облака слепо глядело солнце, и не было никакого признака того, что где-то рядом притаился оазис Разрыва.

Кат, однако, перед тем как отправляться в путь, сверился с компасом. Если верить карте покойного Эндена, до оазиса оставалось не больше пятнадцати верст.

Полдня – и на месте.

Только вот продвигаться теперь получалось куда медленней. Кат всё-таки вырезал себе длинную палку из сухостоя. При виде любой подозрительной ямки или ложбинки он первым делом останавливал лошадь. Затем в ход шла палка. И только после того как ямка была совершенно вся истыкана и проверена, телега ехала дальше. Из-за этого они делали в час не больше двух вёрст.

Когда солнце поднялось на четверть от положенной ему высоты, Петер окликнул Ката.

– Вон там, – сказал он, показывая, – хорошее место. Видишь?

Кат присмотрелся. Место не было хорошим; строго говоря, здесь вообще не могло быть хороших мест. Но труп требовалось где-то оставить, и лежавшая на холме толстая бетонная плита вполне для этого подходила. Хоронить Эндена не было ни сил, ни времени. К тому же, копать землю на пустоши, где встречаются смертельные ловушки, заполненные фонящей дрянью – неважная идея. Кат мог бы спрятать мертвеца в Разрыве, но потерял бы при этом столько пневмы, что, прежде чем возвратиться на Вельт, ему пришлось бы выпить Петера едва ли не подчистую, а мальчик и так был совсем плох.

Поэтому они с утра договорились найти Эндену временное пристанище. Если всё пойдёт, как надо, то на следующий день за телом можно будет вернуться – и тогда уже, не торопясь, похоронить.

А если всё пойдёт не так, как надо, то, вероятно, следующего дня они уже не увидят.

Лошадь взошла на холм. Телега встала вровень с плитой, так что остальное оказалось делом нетрудным. Петер взялся за ноги, Кат – за плечи, и они вместе перенесли Эндена на потрескавшийся бетон.

«Не добрались бы падальщики», – подумал Кат. Впрочем, в небе уже давно не было заметно птиц, а животных на пустоши он вообще не встречал – если не считать дохлого существа в яме с чёрной жижей. Даже мухи не спешили появляться, хотя Кат по опыту знал, что мухи слетаются на мертвечину там, где их вовсе не ждёшь. Например, в подвале Ады…

– Откроем ему лицо? – еле слышно спросила Ирма.

Кат пожал плечами.

Петер закусил губу и, путаясь в шнуровке, развязал горловину мешка. Минуту он стоял без движения, со страхом и жалостью изучая черты Эндена – пожелтелую, застывшую маску. Потом, пересилив себя, положил ладонь на лоб мертвеца и помедлил, беззвучно шевеля губами.

– Ладно, – сказал он наконец и отвернулся.

Ирма шагнула вперёд. В руках у неё был венок, сплетённый из полевых цветов – неизвестно, где она их собрала, Кат не видел ни одного цветка с тех пор, как покинул Рунхольт. Ирма пригладила растрёпанные волосы Эндена и пристроила венок на его голове. Лицо её исказилось тиком. Отступив назад, она взяла Петера за руку, и оба замерли, не говоря ни слова.