Книга Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

было такой пророчицы. И джемшиды боготворили свою Шагаретт. Они верили ей в тысячу раз больше, чем своему великому, но нудному, скупому, вечно брюзжащему сутяге рябому шейху-мюршиду.

Шейх — сатана! Обман — рассуждение шейхов о жизни в сем мире.

Соблазн то, что они говорят о загробной жизни.

Нелепость — речи их о науке. Бред их сон и явь.

Шайтаны — последователи шейхов-мюршидов!

Угрызения совести ее ничуть не мучили. Она подняла на священный поход все племя. Из-за необузданного желания увидеть его, своего незабвенного Алешу. Она не задумалась ни на секунду, она знала, что ей одной нельзя поехать искать Алексея Ивановича, что это грех для женщины, даже для свободной джемшидки, и она поступила по-женски — подняла всех всадников своего племени. Ради своего сердца, ради своего чувства она ввергла джемшидов в горнило войны. В груди молодой женщины бушевала буря. Буря искала выход.

Впрочем, если бы спросили Шагаретт, что она думала, чем оправдывала свой поступок, она не ответила бы. Она, которая томилась постоянно из-за того, что у нее отняли малыша Джемшида и позволяли видеть его лишь изредка, она сейчас даже не вспоминала о своем ребенке.

С той минуты, когда к ней в шатер ворвались девчонки-купальщицы с воплем: «Гость — воин! Знаменитый воин рус едет на вороном коне!» Шагаретт и думать забыла о сыне. Она чувствовала себя песчинкой на дороге, которая переворачивает колесницу судьбы.

Племя стремилось вперед. День, ночь. И еще день и ночь. Орда остановилась, когда среди первозданного мрака пустыни загорелись пронзительно и ярко далекими звездами огни Баге Багу.

Слабым голосом мюршид возвестил:

— Там… э… рай. В рай пробрались зловонные неверные. Шеи у них тоньше волоса. Взмахнуть мечом, и… Все в раю — ваше… э…

Прозвучал женский голос, и все встрепенулись. Говорила пророчица и ясновидящая:

— Нападайте и сражайтесь! Не бойтесь! Лягушки дальше своей лужи не прыгают! Вся добыча ваша. — Она остановилась и потом сказала: — А сейчас пошлите людей к ограде сада. Пусть смотрят и проверяют. Пусть высматривают. Узнайте, кто есть в Баге Багу и кого нет. И помните: там находится сардар — русский с белым шрамом на лице. Что бы ни случилось, никто не смеет и пальцем тронуть один волосок на его голове. Запомните! Это говорю я, Шагаретт, я, которая стала вождем войска смерти.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Днем будешь клыкастым львом, ночью — глазастой совой!

Байхаки

Итак, раз князь вынужден хорошо владеть природой зверя, он обязан взять примером лисицу и льва, ибо лев беззащитен против сетей, а лисица беспомощна перед волками. Следовательно, надлежит быть лисицей, чтобы распознать западню, и львом, чтобы устрашить врагов.

Макиавелли

Совершенно сознательно Мансуров решил устроить «шум и тарарам». Он понимал, что навлечет на себя новые нешуточные опасности, может, гибель, но он не нашел иного способа привлечь внимание Мешхеда к Баге Багу. Надо поднять стрельбу, устроить пожар, чтобы все мимо едущие поняли, что в имении Али Алескера творятся подозрительные дела.

Радио у Мансурова не было. Его держали под строгим надзором. Найти кого-нибудь, кто согласился бы передать письмо в ближайшую советскую комендатуру, ему не удалось.

Бездействие угнетало. Мансуров всячески сдерживал себя, чтобы не чертыхнуться, когда хозяин Баге Багу прислал ему ужин с весьма обаятельной, весьма приятной, почти раздетой кенизек, которая кокетливыми телодвижениями и двусмысленными улыбками показывала, что она совсем не недотрога. В обед являлись еще «три гурии», как их называл про себя Мансуров, причем они держали себя «въедливыми очаровательницами». Готовы были развлечь, доставить все удовольствия «эйшу ишрат».

Аббас Кули, просивший каждый раз смиренно и почтительно разрешения поприсутствовать, удивлялся непреклонности и строгости поведения своего друга и брата. Он с видимым наслаждением раздувал ноздри, любуясь развлекательницами, и со всей страстностью и увлечением слушал «меджлисе созандагийе», то есть концерты, которые устраивали полуобнаженные прелестницы.

Чего добивался господин помещик, устраивая эти маскарадные действа для домашнего арестанта, каким оказался Мансуров после трагического инцидента на террасе, трудно сказать. Может, он хотел показать, что бессилен перед лицом событий, вынужден подчиниться фашистам, но по-прежнему хранит в душе симпатии и чувства преданности к советским людям… А может, Али Алескер не желал сжигать корабли и сохранял для отступления в случае чего тропочки и мостики. Во всяком случае, домашний арест соблюдался со всей строгостью.

Даже сам атаман контрабандистов вечно веселый Аббас Кули держался истым тюремщиком, и молчаливый, скрытный Мансуров с такой яростью поглядывал на него, что тот наконец не выдержал:

— Вы, Алексей-ага, думаете, что зря не укоротили жизнь кочакчи в те дни, когда мы с вами пили воду из источников Копетдага.

— Было бы это полезно и для дела, и для вас, Аббас Кули. Не успели бы вы наделать столько злых дел. Да и избавил бы я вас от тех неприятностей, которые вас ждут впереди.

— У вас желчь подошла к горлу, Алексей-ага!

— Боюсь, желчь задушит вас, когда придут сюда красные танки и поднимут к чертям собачьим в воздух это разбойничье гнездо с вашим Али Алескером и всеми фашистскими гадами! Вы что-то все сбиваетесь со следа. Но стоит вам напомнить персидскую пословицу: пери не забудет про кошку. Скажите, дорогой Аббас Кули, вы уже успели стакнуться с гитлеровцами? И еще, ответьте откровенно, — у вас поднимется рука выстрелить в меня — вашего друга и отца? А?

Вопросы не на шутку задели Аббаса Кули. Его добродушное лицо пошло пятнами. Он не сразу нашелся, что ответить, и принялся отчаянно крутить смоляные жгуты своих великолепных усов, поглядывая с комическим ужасом на стены и углы комнаты. Вдруг, прикрыв ладонью рот, он зашептал:

— Умоляю, Алексей-ага. — Я отвечу, как говорят в Иране: твой сахар в твоем сердце тает. Не делайте ничего такого… Не говорите… Тут все слышно…

— И сидеть ждать, пока фашисты прикончат меня. Ну нет!

— Уважаемый, почтенный Алексей-ага, вот вам на ладони мое сердце. Клянусь самой страшной клятвой…

— В клятвы контрабандистов я не верю. Дело говорите!

Схватив за рукав Мансурова, кочакчи притянул его к огромному окну, глядевшему в тенистый парк. Тут же защелкали затворы. Но, увидев пленника в обществе своего атамана, часовые сразу же отодвинулись в кусты. Лишь серые смушковые шапки да черные блестящие глаза-сливы мельтешили в зелени кустов жасмина. Аббас Кули шепнул:

— Все стены имеют трубы. Слуховые трубы. Али Алескер все слышит. Все видит. — И он заговорил громко: — Вы видите, торбан, мои контрабандисты вооружены хорошо, винтовки у них лучше, чем