Книга Черно-белая жизнь - Мария Метлицкая

По прошествии времени отношения с отцом восстановились, и он – редко, совсем редко, раза два в год, на дни рождения отца и его новой жены, – даже приходил к нему домой. И во время этих встреч все никак не мог поверить, что это его отец клеит обои, шинкует на засолку капусту, бурно радуясь ее сочности, правит на даче жены забор. Бедная мама – она-то наивно считала, что он ничего не умеет.

А Полина эта Сергеевна молодец! Простая такая с виду, а как запрягла! Как перегнула через колено! Браво, бис! Все, что не удалось матери, удалось ей, этой скромной домохозяйке.

Впрочем, пусть живут как хотят. Какое ему дело?

А жили они, судя по всему, хорошо. Только недолго, увы. Через пять лет Полина Сергеевна, кровь с молоком, скоропостижно скончалась. Как же отец тогда убивался! Ей-богу, в сто раз сильнее, чем по первой жене. Лагутин тогда обалдел: нет, все понятно – жена. Но прожил он с ней гораздо меньше, чем с мамой! А с мамой вся молодость, общий ребенок. Не странно ли? Да все понятно – отцовский эгоизм. За себя испугался. Он снова остался один. Но кумушки на поминках шушукались: «Хороший этот Петр мужик! Найдет себе женщину, куда денется». На поминках Лагутину поскорее хотелось свалить – отец быстро напился и принялся плакать. Сына не отпускал и все причитал:

– Как жить теперь, Леша? Как жить?

Лагутин тогда не сдержался – не прав был, но нервы сдали:

– Да женишься, пап! У тебя ж это быстро!

Навсегда он запомнил взгляд отца после этих слов – тяжелый, мутный, злой. Чужой. Совсем чужой человек.

Коротко бросил:

– Не простил, значит!

И скоро отец объявился, вернулся домой как ни в чем не бывало – в квартиру жены Полины въехала ее дочь от первого брака. Вместе они не ужились, что и следовало ожидать. Кому он нужен, этот чужой дядька?

Лагутин тогда собирался жениться – влюбился, как в последний раз. Оказалось, и правда – так сильно в последний.

На четвертом курсе универа он встретил Дашу, свою будущую жену. Училась она в параллельной группе. Было странно, что легкомысленная на первый взгляд Даша смогла поступить на такой сложный, «мужской» факультет – вычислительной математики и кибернетики, знаменитый на весь мир ВМК. К тому же она была очень хорошенькой. Нет, девицы там, конечно, учились – немного, человек пять. Но, как правило, – и почему, интересно? – были они скучные, слишком заумные и, мягко говоря, несимпатичные. Словно в подтверждение всем известной поговорки, что красота и ум несовместимы.

А тут эта Даша – тоненькая, длинноногая, с переливчатыми, блестящими, почти смоляными волосами, с модной короткой стрижкой «паж», или «Мирей Матье». К тому же светлоглазая, вот как бывает. Оказалось, все просто – осетинская кровь. У осетин часто бывает такая необычная красота – темные волосы, светлые глаза. Одногруппницы ее ненавидели – зависть. А парни, конечно, млели.

Даша была очень живой, смешливой, кокетливой и загадочной. Приехала она из города Урюпинска. Лагутин тогда удивился – он был уверен, что городок этот вымышленный, имя нарицательное для обозначения глухой провинции и всего, что к этому прилагается. Городок этот, кстати, оказался древним, казачьим и стоящим на известной реке Хопер.

Как получилось, что красавица Даша обратила внимание на Алексея Лагутина? Чудеса, да и только. Он был сдержанным, молчаливым, довольно хмурым, совершенно некомпанейским парнем. Наверное, он тоже показался ей загадочным, этот Лагутин.

Все вились вокруг хорошенькой Даши, отпускали ей комплименты, подкладывали в сумку шоколадки, оставляли записочки с приглашением на свидания. А Лагутин был в стороне. Конечно, и ему она нравилась, да еще как. Но он был несмел и неопытен в отношениях с девушками, суров из-за рано выпавших испытаний, замкнут от одиночества и вообще имел кучу комплексов. К тому же у него совсем не было денег – ни в кафе с девушкой, ни в театр. Нет, он, конечно, подрабатывал, а как же. Разгружал вагоны на Рижском вокзале, позже занимался репетиторством – подтягивал по математике балбесов-школьников. Плюс стипендия. Но все равно было мало – хватало только на скромную жизнь. Его ровесники жили в семьях и не думали о хлебе насущном – получали от родителей «на карман» и были беззаботны, как и положено в этом прекрасном возрасте. Лагутин же на четвертом курсе писал курсовые за лоботрясов и три раза в неделю по ночам разгружал машины в булочной по соседству – таскал тяжелые деревянные поддоны с еще теплым, невозможно вкусно пахнущим хлебом. От помощи отца он отказался сразу. Брать у него деньги? Нет, никогда. Он искренне считал его предателем. Даже на памятник матери деньги не взял – объявил, что справится сам. Так и вышло – скопил. Памятник вышел неважный – невысокий, недорогого серого гранита, с бюджетным керамическим медальоном – смету урезали и экономили на всем. Лагутин мечтал, что, когда встанет на ноги, поставит такой, какой надо.

Закрутилось у них с Дашей случайно – на предновогодней вечеринке в квартире у одногруппника. В большой, просторной и богатой квартире собралась почти вся группа, за исключением самых некрасивых девиц-ботаничек. Кому они нужны, да и зачем? На журнальном столике в гостиной в изобилии стояли заграничные пузатые бутылки с шотландским виски, французским коньяком и итальянским вином. По-студенчески были нарезаны сыр и колбаса, правда, тоже не простые, а заграничные – узенькие палочки перченой салями, камамбер с плотной, словно картонной, корочкой, издающий неаппетитный запах и нежнейший, словно сметана, на вкус. Хозяин квартиры небрежно бросил:

– Да предки привезли из Финляндии.

Конечно, было плотно накурено – хоть вешай топор. Свет был притушен, и сцепившиеся в танце парочки бестолково и забавно, словно нанайские мальчики, толкались на пятачке в середине комнаты.

Гостеприимный хозяин обхаживал Дашу и не думал этого скрывать. Угощал сигаретами с ментолом, немыслимым шоколадом с миндальными орехами и зазывал в свою комнату – продемонстрировать диски.

Даша мотала головой и отсмеивалась – было видно, что этот дешевый понтярщик смертельно ей надоел.

Лагутин курил на кухне и смотрел в окно. Он почти не пил – просто не любил, и всё, это у него от отца – и думал, как поскорее свалить. Надоел выпендреж этот кошмарный, разговоры про джинсы и диски, музыка, страстный шепот, душные запахи крепкого молодого пота от возбуждения, цветочных, душных духов и, конечно, спиртного. Ему было скучно. Даша подошла к нему сзади и тихо сказала в спину:

– Леш, как же мне надоело! Может, уйдем?

Он вздрогнул, обернулся, увидел ее синие бездонные глаза и смущенно забормотал:

– Да-да, конечно.

Он помнил, как у него дрожали руки. Они быстро оделись и незаметно выскочили за дверь.

На улице было чудесно – свежо, морозно, бело, а еще торжественно и тихо. Преддверие Нового года. По тихой улице медленно – гололед – скользили машины.

Даша взяла его за руку, и, ничего не обсуждая, они молча пошли вперед. А руки по-прежнему предательски дрожали, и он страшно боялся, что она это может заметить.