Книга На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

— Не кричи, князь. Не в «Аквариуме», чай, сидишь-то. Здесь место тихое — божие! Ты на султана лучше грози. Самсырбайка — мужик хитрушший, вина не пьет.

— В бараний рог скручу, — раздраженно ответил князь.

— Ну да! В бараний… Он в Китай убежит со своей ордою, будешь тогда перед царем ответ держать.

— Байкуль — ваш, — твердо ответил Мышецкий. Преосвященный подождал, пока он выпьет еще рюмочку, и любовно постучал перстом по груди губернатора:

— Князь, слышь меня? Ты от дел праведных уступи мне дело народной трезвости. Замолви словечко где надо!

Мышецкий поднял лицо: «Ого, еще не все потеряно: сейчас обменяем хлеб на водку, и — дело с концом!»

— Но я кабаками не занимаюсь, — повел осторожно.

— А мы тоже бежим от греховного. И людей от кабака отволакиваем. — Вцепился он в Мышецкого взглядом: — Что у тебя там… чайные заводят? Пьяный мимо храма пройдет, а тверезого мы не пропустим…

Сергей Яковлевич начал понемногу соображать:

— Ваше преосвященство, не бойтесь договаривать!

— А я, князек, не из пужливых. Договорю… Султана-то, видать, ты сам боишься?

Мышецкий поиграл вилкой. Постыдился признать, что законы степей оказались крепким орешком. «Султан да еще немцы…»

— К чему это, владыка?

— Стало быть — робеешь. Так шут с ним. Самсырбайку я беру на себя, — сказал Мелхисидек и тоже перекрестился на Конкордию Ивановну. — Байкуль мой, и ежели, князь, узнаешь, что киргиз без глаза, а монашек без уха — так это, значит, война меж нами была! Байкуль брали на штурму.

— Так. Договоривайте.

— Хлебушко-то когда отдашь? — снова посуровел владыка.

— Никогда, — ответил Мышецкий. Преосвященный не смутился. Покатал хлебный шарик и кинул его себе в беззубый, как у младенца, рот. Пожевал его меленько, словно заяц.

— Жулик ты, князь, — сказал он.

Мышецкий поднялся: теперь все ясно.

— Значит, вам нужны пьяные? — спросил он строго.

— Давай… Мы уж подкрепим их в трезвости!

— Будут вам пьяные. Только о хлебе больше — ни звука.

Сергей Яковлевич сразу же поспешил встретиться с жандармом, и тот его выслушал внимательно.

— Ну, это всегда так, — сказал он — Где завелось общество трезвости — там и духовенство… Сколько же он драть будет за отлучку от пьянства?

— Наверное, по полтиннику. А может, и по рублю.

— А ведь ущучил! — сказал полковник, почти восхищенный. — Ведь сообразил, черт старый, где деньги лежат. Ну, что ж! Надо и его пустить погреться. Печка-то большая — всем места хватит…

Потом они поговорили о предстоящей сегодня облаве в Осиновой роще, и Мышецкий подтвердил, что будет присутствовать при этом. Даже прихватит оружие. Ему это все надоело.

— Вы не верите мне, — сказал Сущев-Ракуса. — Потому-то и собираетесь идти с нами?

— Я отныне мало кому верю.

— Что ж, может, вы и правы…

Мысль о том, что Мелхисидек сорвет от народного пьянства громадный куш денег в чистом виде, не давала покою. Подумав, Сергей Яковлевич извлек из своего стола ту самую статью, написанную совместно с Кобзевым, о «Введении винной монополии» в России. Злость его была столь велика, что Мышецкий передал рукопись в редакцию «Уренских губернских ведомостей» с твердым наказом — печатать без возражений. Он был хозяином, предварительная цензура лежала на нем, и отказать ему не осмелились.

Кому он хотел отомстить — он и сам толком не зная.

Сегодня вечером, где-то в Осиновой роще, соберутся люди, чтобы составить заговор против его жизни. Это было не очень-то приятно, но Мышецкий внутренне приготовился. Заниматься делами губернии ему не хотелось. Он заехал домой переодеться, после чего снова сел в коляску.

— Ну, вези, — сказал кучеру. — Вези в «Аквариум»…

5

В ресторане он задержался. Вина почти не пил, слушал цыган. Заметил, что один незнакомый человек издали все время наблюдает за ним.

«Может, он из числа… этих?» — с тревогой подумал Мышецкий. Вот еще не хватало, чтобы его подстрелили после жаркого.

Сергей Яковлевич подозвал к себе ресторатора:

— Бабакай Наврузович, кто этот господин?

— Не знаю, ваш сиятельств.

— Постойте! — задержал его Мышецкий. — Не найдется ли у вас запасного выхода через сад?

Бабакай показал ему выход, и губернатор ускользнул от проницательного взгляда таинственного незнакомца. На улице его внимание привлекла цирковая афиша, и он велел кучеру:

— Поехали в цирк!..

Случайно оглянулся: следом катила пролетка, и в ней сидел все тот же тип. Тревожно екнуло сердце. Нащупали. Теперь не выпустят. Выходит, Сущев-Ракуса прав. Да, жандарма надобно держаться…

— Гони, — велел Мышецкий кучеру.

Незнакомец в пролетке достал из жилета большую луковицу часов и стал нагонять губернатора. На повороте вроде отстал. Сергей Яковлевич оттолкнул швейцара и заскочил в цирковые сенцы.

— Моя ложа… где? — спросил отрывисто.

И уже с лестницы успел заметить, как его преследователь, тоже толкнув швейцара, влетел внутрь. «Погоня, настоящая погоня!» Решил быть внимательным и спокойным. Для начала посмотрел на стрелки «мозера».

У него оставался еще час свободного времени. Да, сарай Атрыганьева, конечно же, не цирк Чинизелли, но и за это спасибо. Ложу губернатора заслоняли с боков плотные загородки, под ним лежала арена, далее — в полупотемках — угадывались лица зрителей.

Оглушительно верещал еврейский оркестр. «Мисс Эльвар» демонстрировала на арене урок верховой езды. Потом вывели перед публикой какого-то несчастного человека и стали подключать к нему провода от электрической сети. Несчастного корежило от тока, но он все это выдержал и сорвал оглушительные аплодисменты…

Что-то круглое, возникнув из глубины, завращалось в воздухе, пролетая над ареной прямо в его сторону — точно в его ложу.

«Бомба!» — Мышецкий в ужасе отпрянул назад.

А на колени ему шлепнулся кулек, в котором лежали два моченых яблока и горстка каленых орехов. Сергей Яковлевич был бледен как смерть.

«Кто же это удружил?..»

Напротив него, словно в туманной дымке, сидела великолепная Конкордия Ивановна и помахивала ему ручкой. Рядом топорщилось усами лицо полицмейстера Чиколини. Мышецкий улыбнулся в их сторону и с треском раздробил орех на крепких зубах.

Но вот на арене появился клоун, и публика встретила его появление восторженным ревом. Поздоровавшись с шпрех-шталмейстером, клоун громко спросил:

— Господин директор, а почему бедные люди любят картошку? Не знаете?.. А вот почему: богатые сдирают с бедных шкуру, а бедным сдирать шкуру не с кого. Вот они и дерут ее с картошки!