Книга Дочь колдуна - Вера Крыжановская

Мила выбилась из сил; она тяжело дышала, в висках стучало, а перед глазами вертелись красные круги. Стрелой пронеслась она по библиотеке и только в будуаре почти в обмороке упала на кресло. С минуту Мила сидела неподвижно, прижав руки к груди, но она была слишком возбуждена и не могла быть совершенно спокойной. С жгучей, болезненной тоской живо вернулось к ней воспоминание о ребенке. Она видела, что вампир вышел из гроба… А если он успел совершить новое преступление? Мила выпрямилась и, случайно взглянув на себя в большое зеркало, ужаснулась. Неужели это она – то глядевшее на нее привидение с искаженным и смертельно бледным лицом, окруженным, как голова Медузы, гривой рыжих волос, распустившихся во время ее безумного бега. А черные пятна, липкие, с трупным запахом, это – кровь ее отца… Отца, который был из тех таин ственных, смертоносных существ, таящихся в невидимом мире. С новым страхом вспомнила она о сыне и, вся дрожа, бросилась в детскую и там, как пораженная громом, остановилась на пороге.

Около колыбели, на ковре, лежала без чувств г-жа Морель, а на постельке сидел проснувшийся мальчик и смотрел на нее своими большими зеленоватыми глазами с насмешливым и совершенно не детским выражением. Мила подбежала и со страхом стала жадно вглядываться в ребенка, но почти в тот же миг откинулась: в лицо ей пахнул трупный запах…

Все существо молодой женщины кипело; ей показалось, что злой и глумливый взгляд, устремленный на нее, – не сына ее, а взгляд Красинского. Теперь ею овладело бешенство. Как?… Значит чудовищу удалось-таки завладеть этим телом, чтобы обеспечить себе вновь богатую жизнь и безнаказанно совершать бесчисленные преступления?…

– Нет, – шептала она, не в силах более владеть собой, – этим новым аватаром я не дам тебе наслаждаться. Ты изгнал душу моего ребенка, а я изгоню тебя из его похищенного тела…

С налитыми кровью глазами и пеной у рта схватила она ребенка за горло и стала душить. Завязалась страшная борьба. Крошечное создание отбивалось с геркулесовой силой, но тщетно: тонкие, гибкие пальцы Милы давили, словно железные клещи. Она не слышала раздирающего душу крика камеристки, силившейся ото рвать у нее жертву; не замечала она также шума и возгласов сбежавшейся прислуги, в немом ужасе смотревшей на нее; только после того, как ребенок посинел и замер с искаженным лицом, руки ее опустились, а она, задыхаясь и еле переводя дух, прислонилась к высокой спинке кресла. Мутным взором и дрожа, как в лихорадке, Мила казалось, ничего не видела, но вдруг у нее явилось ощущение, будто ледяные руки с острыми когтями схватили ее и тянут к двери.

Онемевшая от страха прислуга видела затем, что она странно как-то отбивалась, пятясь вышла из комнаты, цепляясь за портьеры и сопротивляясь будто кому-то, тянувшему ее.

Все прибавляя шаг, прошла Мила несколько комнат, дошла до террасы и спустилась с лестницы. Самые смелые из слуг, – лакей и камеристка, – побежали за ней, а выйдя на лестницу, увидели, как молодая женщина одним прыжком бросилась в озеро и исчезла под водой, точно мешок с камнем.

В несколько минут весь дом был на ногах. Обезумевшие люди бегали и кричали, размахивая руками, а потом несколько человек в лодке, с факелами и фонарями, обыскали баграми озеро; но все было напрасно. Они проработали несколько часов, а тела не нашли, и дальнейшие поиски пришлось оставить до следующего дня.

Тем временем привели в чувство г-жу Морель. Расстроенная и бледная, с блуждавшим как у безумной взором, слушала Екатерина Александровна несвязные рассказы слуг. При виде изуродованного тела ребенка с ней сделался второй обморок, а когда она очнулась, ее облегчили слезы. Одно понимала она ясно из этого невероятного происшествия, а именно: что вновь разыгралась таин ственная драма, связанная смертью Милы в водах ужасного озера с той, которая погубила и ее мать.

Прибытие посланного с письмом Мишеля к Миле вернуло ее к действительности. В кратких словах описала она Масалитинову происшедшие события, призывая его как можно скорее для необходимых распоряжений.

Было около семи часов утра, когда нарочный вернулся в замок Бельского. Михаил Дмитриевич еще спал, а Ведринский и адмирал, привыкшие рано вставать, уже пили чай на террасе. Им-то и вручил посланный письмо г-жи Морель и передал ужасные события в Горках.

– Бедная барыня верно с ума сошла, если решилась задушить собственного ребенка, – закончил он свой рассказ.

Иван Андреевич и Георгий Львович были ошеломлены, слушая все это, и решили немедленно ехать с Масалитиновым, чтобы помочь ему и поддержать в тяжелые предстоявшие ему дни. Пока они рассуждали еще по этому поводу, вошла Надя, бледная и расстроенная. Она уже слышала о происшедшем и очень встревожилась за Масалитинова, но ее несколько успокоило, что крестный поедет с ним.

Адмирал сам пошел будить Михаила Дмитриевича и передал письмо г-жи Морель, а потом настоятельно убеждал успокоиться, ввиду необходимости его присутствия в Горках, чтобы принять все меры, какие потребуются вследствие двух смертей.

Молча оделся мрачный Михаил Дмитриевич и сошел в столовую. Пока запрягали лошадей, он выпил стакан чая, а потом, пользуясь отсутствием адмирала, ушедшего с Ведринским уложить некоторые вещи, увел Надю в ее будуар. Наедине с ней он прижал ее к себе и прошептал взволнованно: – Молись за меня, Надя, и не забывай, если я погибну ужасной смертью в этом проклятом гнезде. А теперь повтори, что ты всецело простила меня.

Надя со слезами ответила на его поцелуй.

– Как мог ты подумать, что я все еще сержусь, видя тебя таким несчастным! Ты не погибнешь, Господь не допустит этого, и крестный уверил меня, что Манарма охраняет тебя. Только молись и будь тверд, дорогой мой; ты будешь бороться с помощью Отца небесного за наше счастье и будущее.

С любовью и признательностью поцеловал Масалитинов руку Нади. Потом они вернулись в залу, а минут через десять экипаж увозил их в Горки.

Стоял пасмурный, но жаркий день; небо было покрыто темными тучами, и гроза слышалась уже как будто в отдалении, а густой туман покрывал беловатым саваном озеро, совершенно скрывая остров.

В зале, где когда-то стояло тело Маруси, лежал теперь ее несчастный внук. Ребенка одели в кружевное платье, а синее и искаженное личико прикрыли густым газом. Ключница положила на грудь трупа большой образ Спасителя, а вокруг него образовались груды цветов. Однако, несмотря на сильный запах роз, жасминов, тубероз и других тепличных растений, трупный запах был удушлив, и тело необыкновенно быстро разлагалось.

По прибытии своем Масалитинов отправился прямо к залу, но так взволновался при виде изуродованного тела сына, что почти лишился чувств, и Ведринский должен был поддержать его, а потом вывести из комнаты.

Встреча с г-жой Морель была тоже тяжелой. Екатерина Александровна постарела лет на двадцать и не переставала плакать; ее убивала потеря Милы, которую она воспитала и любила, как собственного ребенка; сознание, что она погибла так ужасно и странно, что даже тела ее не нашли, довершало ее отчаяние.

Новой пыткой для Масалитинова явилось прибытие станового пристава, составившего протокол по показаниям свидетелей, и при котором он должен был присутствовать.