Книга Поскольку я живу - Марина Светлая

В свете фонарей, витрин и рождественской иллюминации под ногами все искрилось и переливалось, и совершенно все равно, что работы коммунальщикам явно прибавилось, и наверняка ей самой предстоят не самые счастливые минуты в пробках, хотя до дома оставалось всего ничего. Серебристый снег устилал дороги, деревья и дома. Ровно четыре месяца без Ивана.

Она видела его последний раз 24 августа.

Сегодня 24 декабря.

Канун католического Рождества.

Она как-то выдержала без него пять лет, впав в летаргический сон. Четыре месяца сделались невыносимыми, наверное, потому что проснулась и снова стала собой.

День рождения в этом году Полина не отмечала. Не велика дата – двадцать семь. Она отбилась от посягательств на свою персону, отклонив все возможные предложения для праздника: от матери, которой больше не могла заново открыться и довериться, от коллег, что, в сущности, были ей безразличны, от Петра, таким образом ненавязчиво сглаживавшего ситуацию после их нелепого секса.

Полька личную территорию у всех отвоевала, забаррикадировалась в квартире, не отвечала на телефон, отмазавшись от знакомых и родных тем, что якобы укатила в теплые края. И единственный звонок, который она приняла, был звонком в Скайп от Леонида Штофеля. С ним они проболтали с полчаса, он долго пытался прочитать текст открытки, половину, видимо, заучив, а половину придумав самостоятельно, и показал ей подарок, который пообещал привезти в следующий приезд. Это был настольный стеклянный рояль ручной работы – с резными ножками и замысловато разукрашенной крышкой. Слишком круто для четырехлетнего Лёньки, не иначе отец надоумил. Тот всегда питал страсть к широким жестам.

Но Польке было приятно, а главное, это хоть на короткий срок отвлекло от неумолимого ожидания, которое стало вечным ее спутником – с новой силой и с прежней страстью она ждала Ивана. Ждала так, как не ждала когда-то свадьбы. Может, потому что в ту пору их расставания не длились дольше нескольких дней? Теперь уж не разберешь.

Но укладываясь спать накануне дня своего рождения, она, едва закрыв глаза, тут же распахнула их, уставившись в потолок с четко сформировавшейся мыслью: ей как воздух необходима весточка от него – какая угодно. Лишь бы знать, что все хорошо.

С самого утра Полина металась по комнатам, нигде не находя себе места. И старалась даже не анализировать причину этих метаний. Есть не могла совсем, лишь бросала злые взгляды то на телефон, то на компьютер.

Ну же! Где бы ты ни был! Что бы с тобой ни было! Звони! Скажи! Хоть слово скажи! Куда ты так навсегда пропал?

Она ведь знала, что сама прогнала. Знала, что поступила тогда правильно. Все знала.

Но не могла отделаться от раз за разом встававшей перед мысленным взором картинки, живо подброшенной воображением: Иван на больничной койке, только пришедший в себя, но явно еще невменяемый, шепчущий Фурсову: «Только Полине не говорите».

Сколько сама Поля ни встряхивала головой, чтобы сбросить это наваждение, донимавшее ее уже несколько дней, ничего не получалось.

Она измучилась вся. Измучились глаза, не видевшие Ивана так много времени. Измучились губы, не звавшие его по имени. Измучились руки, не прикасавшиеся к нему. А когда она начинала чувствовать, как измучилось сердце, бьющееся вдали от его сердца, то в очередной раз вскакивала с места и искала новое, куда можно приткнуться, чтобы ненадолго переключить внимание.

Ни книги, ни фильмы не спасали.

Не спасал рояль, к которому она подсаживалась несколько раз, потому что за что бы она ни взялась, приходила к тому, что играет что-то из альбома «Berlin. Re-entry». В кои-то веки музыка надолго не уводила ее прочь от действительности, а погружала в нее еще сильнее. В своей действительности Поля стояла у окна и вглядывалась в каждую безликую тень посреди серого ноября, бродившую по набережной. С высоты одиннадцатого этажа не различить ни лиц, ни стати. Но все ей казалось, что, если бы там, среди тех ненужных людей, был Ванька, она обязательно узнала бы его.

Вот только его не было.

И она начинала подсчитывать, который час может быть в Торонто. И, что еще хуже, бродила по сайтам авиакомпаний, чтобы разобраться в расписании рейсов.

Да, измучилась. Да, сломалась. Да, перестало иметь значение даже ее попранное достоинство. Она устала от того, что больно. Она устала испытывать тяжесть от вдохов и выдохов. И да, она пожалела о том, что не сумела простить.

Но можно ли что-то изменить, не прощая?

Ни строчки, ни слова, ни звука за столько времени. Может быть, она придумала себе несколько больше, чем было в действительности?

Нет. Не могла.

Тогда почему он молчит? Черт бы его подрал, почему он молчит столько времени, если так безумно нуждается в ней? Он не имеет права снова заставлять ее делать шаг. Довольно их проклятого альбома, довольно того, что было в Берлине! Довольно ее шагов! Она хочет его! Пусть заслужит, пусть вымолит, пусть заставит ее поверить!

Он же не делал ничего из того, в чем она нуждалась больше всего на свете. Для Полины не было бы большего подарка ко дню рождения, чем хоть мгновение возле Ивана, но он лишил ее себя даже сейчас. И это было нечестно с его стороны.

На исходе своего неудавшегося праздника, Поля всерьез думала о том, чтобы выпить снотворного и лечь спать. В конце концов, ее вымотало. Она сама себя вымотала бесконечным брожением по не такому уж гигантскому количеству квадратных метров. Вот только когда добралась до ящичка с лекарствами, висевшего в ее кухне, неожиданно абсолютную тишину квартиры вспорол, как нож вспарывает полотно, звук входящего сообщения электронной почты.

Телефона из рук она не выпускала.

А тут от неожиданности уронила на пол и несколько секунд во все глаза смотрела под ноги, прежде чем наклониться и поднять.

Какая-нибудь рассылка, не попавшая в спам. Какое-нибудь глупое письмо, сформированное автоматически, с информацией о скидках в честь дня ее рождения из магазина – наверняка любимого, иначе она не угодила бы в число постоянных клиентов. От всяческих дисконтов Полина принципиально отмахивалась – и без того сумка была перегружена разного рода чепухой. Либо администрация филармонии решила поздравить в электронке – эти что угодно могут.

 Но уже собираясь опуститься на пол, чтобы, наконец, посмотреть на имя адресата, Поля Зорина, упрямо жившая в ней, знала точно: это Ванька, который не мог, просто не мог ни пройти мимо сейчас, ни написать то проклятое смс, разрушившее их жизнь. Тот Ванька, которого она знала, не мог.

И весь ужас в том, что он действительно не мог.

Он пережевал себя, чтобы смочь.

Пелена накрыла ее глаза, в ушах зазвенело, и Полина медленно сползла по стене, чтобы оказаться сидящей на теплом ламинате, уставившись на валявшуюся неподалеку трубку. Она послушно делала вдохи и выдохи, потому что того требовала физиология, но сама переместилась в другое измерение.