Книга 1937. Большая чистка. НКВД против ЧК - Александр Папчинский

После отъезда из СССР фамилия Кобылянского фигурировала в скандале, связанном с сатирическим журналом «Чудак». В одном из февральских номеров этого журнала за 1929 года появилась фотография бывшего польского военного апаше с комментариями о том, что тот ранее был уличен в контрабандном ввозе в ССОР «известных резиновых изделий». Подобная информация уже появлялась в марте 1925 года в газете «Вечерняя Москва», и вот советские журналисты-сатирики решили вновь повторить свой «наскок» на польского дипломата[666].

Представитель миссии Польши в Москве обратился в НКИД с протестом. По требованию B.C. Стомонякова (члена коллегии НКИД СССР) и М.А. Карского (заведующего 1-м Западным отделом НКИД) Главлит в спешном порядке конфисковал журнал с заметкой о Кобылянском. Редакции было предложено опубликовать извинение и сообщить о принятых мерах. В 12-м номере журнала на одной из последних страниц, в так называемом подвале появилось «нечто» вроде извинения редколлегии: «Названная заметка была основана на неправильной информации и не соответствует действительности. Редакция сожалеет, что подобный случай имел место»[667]. Все произошедшее (в том числе и конфискацию журнала, после того как он был уже распространен) в польской миссии посчитали настоящим издевательством и требовали опубликовать опровержение в газете «Известия».

Вскоре конфликт, связанный с именем Кобылянского вышел за рамки Наркоминдела. 7 марта 1929 года «дело о заметке» было вынесено на заседание Политбюро ЦК ВКП(б). По предложению М.М. Литвинова приняли следующее решение: а)…НКпросу… вынести выговор Главлиту за помещение в журнале «Чудак» необоснованной и оскорбительной заметки о польском представителе… б) объявить выговор редакциям «Чудака» и «Вечерней Москвы» за публикацию без согласования и вопреки указаниям НКИД заметок, касающихся личного состава дипломатического корпуса»[668].

Оказалось, что газета «Вечерняя Москва» оказалась дважды замешана в скандалах подобного свойства. Журналисты этого издания опубликовали еще и заметку, задевающую честь и достоинство военно-морского апаше Японии. Это «сатирическое выступление» закончилось трагически, после выхода газеты в свет японский дипломат покончил жизнь самоубийством[669].

Эти события никоим образом не затронули карьеры польского дипломата. После Бухареста в 1935–1939 гг. агент ОГПУ — НКВД Кобылянский занимал ответственные посты военного директора по польским делам и вице-директора Политического департамента МИДа Польши, входил в «ближний круг» министра иностранных дел Ю. Бека. Правда, к этому времени его сотрудничество с чекистами прекратилось. Причиной этого стали связи Кобылянского с «врагами народа» Сосновским, Пузицким и Маковским, и то, что он якобы был «…подставлен нам польской разведкой» (из справки 5-го отдела ГУГБ НКВД)[670]. Спустя некоторое время (к маю 1941 году) чекисты кардинально поменяли свое мнение, теперь выходило, что «Кобылянский работал честно с нашими органами»[671]. Дальнейшая судьба этого агента КРО ОГПУ, завербованного по приказу Артузова, авторам очерка неизвестна.

О том, какие экзотические фигуры работали с советской контрразведкой в середине 20-х годов, можно судить по агентурному делу Николая Андреевича Мосевича (Боярова). Типичный «Павка Корчагин» тех лет, до 1925 года Коленька Мосевич работал в Крыму в комсомольских и советских органах. Вскоре его направили на курсы избачей. Здесь после ссоры с курсантами и получения строгого выговора он решил доказать «свою преданность делу рабочих и крестьян» лишь «крайне революционной работой в глубоком подполье» и не где-нибудь, а за границей, в Польше. Сказано — сделано, в октябре 1925 года Мосевич вместе с женой (Пушкиной Валентиной Ивановной) переходит советско-польскую границу. В это трудно поверить, но никто его не вербовал и не забрасывал за кордон, все происходящее явилось его личным выбором.

Перед польской контрразведкой он предстал под личиной политического эмигранта, бежавшего от преследований большевиков. Поляки не нашли в подобных объяснениях ничего предосудительного и отпустили. В одном из приграничных уездов Польши, где Мосевич обосновался на жительство, он развернул активную революционную деятельность, писал и распространял прокламации, и «…даже создал революционную подпольную организацию, состоящую из трех человек»[672].

Но Николай пошел дальше и предложил «свои услуги по контрреволюционной работе в Советском Союзе» ряду антисоветских организаций в Польше. При первой же возможности ухода в Советский Союз он собирался сообщить о своих связях с контрреволюционерами в ОГПУ.

В мае 1926 года Мосевич, получив от одного из лидеров белой эмиграции в Польше Н.П. Вакара деньги, белогвардейскую литературу и задание по контрреволюционной работе, был скрытно переброшен в СССР. Имея на руках подложные документы, он (вновь вместе с женой) благополучно добрался до Москвы и явился на Лубянку. Все рассказанное Мосевичем стало для сотрудников КРО ОГПУ громом среди ясного неба. По приказу Артузова его задержали и возбудили уголовное дело «за незаконный переход границы и контрреволюционную деятельность». Разбирательство затянулось на три месяца. Установив все обстоятельства его «побега» за рубеж, 25 сентября 1926 года Коллегия ОГПУ СССР вынесла свое решение: освободить Мосевича из-под стражи под подписку о невыезде из Москвы. Уголовное дело не прекратили, контрразведчикам предлагалось провести дополнительное расследование[673].

Далее последовала вербовка Мосевича в агенты КРО ОГПУ. Такой сексот был очень полезен советской контрразведке, не требовалось длительной оперативной работы по введению в белоэмигрантские организации и иностранные спецслужбы (перед своим возвращением в Союз его завербовал в агенты офицер польской экспозитуры № 1). С 1926 по 1931 год он (находясь под подпиской о невыезде) более четырех раз переходил советско-польскую границу, как сказано в его агентурном деле — «…в целях освещения зарубежных белоэмигрантских организаций — «РДО», «Крестьянской России» и польских разведывательных органов»[674].