Книга Расщепление. Беда - Фэй Уэлдон

— Здравствуй, Спайсер.

— Это ты, Гильда? Мне очень некогда.

— Спайсер, я разговаривала с Анеттой. Но забыла спросить ее номер телефона. Она сказала, что у тебя он есть.

— Гильда, я не знаю, что за дурацкие игры вы с ней затеяли, но имей в виду, ничего у вас не выйдет. Правда вышла наружу. Ты была посвящена в ее связь с Эрни Громбеком. То-то вам, должно быть, весело было сидеть в сторонке и посмеиваться надо мной! Сплошные шепоточки, и хиханьки, и бесконечная болтовня по телефону, а расплачиваться по счетам изволь я. Мистер Дурень! Мистер Рогач, всеобщий кормилец. А теперь-то что Анетте от меня нужно? Денег? Можешь передать ей от меня, что я не даю денег женщинам, которые убивают нерожденных детей и лезут с сексуальными приставаниями к живым…

— Спайсер…

Но Спайсер уже положил трубку.

— Гильда?

— Анетта, прежде чем мы начнем разговор, назови мне номер твоего телефона.

— Немного погодя. Ты не думай ничего. Я в порядке, мне уже лучше. Я не повешу трубку.

— Где ты сейчас?

— Это так важно?

— Опиши помещение, в котором ты находишься.

— Это, кажется, где-то в Йоркшире. Я нахожусь в квадратной комнате с белеными стенами. Телефон висит на стене. Старый аппарат с диском. Набираешь цифру, и приходится тысячу лет дожидаться, пока он с треском раскрутится обратно. Я стою у окна, за окном видны холмы и серые каменные ограды. Могу насчитать двенадцать овец. Ты знала, что жвачные животные должны кормиться двадцать два часа в сутки, чтобы не умереть с голоду? Я рада, что я не овца, честное слово.

— Я тоже, Анетта.

— Если ты, будучи человеком, ешь овечье мясо, ты получаешь необходимое на день питание за десять минут, потому что всю работу и всю концентрацию питательных веществ выполнили за тебя овцы. Если ты вегетарианец, тебе придется тратить на жевание по добрых полчаса на каждую ложку, ведь ты получаешь из пищи только то, что образовалось в результате фотосинтеза. В комнате стоит мебельный гарнитур из трех предметов, на обивке большие желтые цветы, лежит эксминстерский ковер, красный с фиолетовым, а на лампе абажур в голубой горошек. Все немного разностильно и не подходит по цвету, но я не жалуюсь. Если я до отказа натяну телефонный шнур, то смогу сесть на подлокотник кресла. Вот так! Я рада, что снова на проводе, так сказать. Дела мои идут на лад.

— Почему ты только предполагаешь, что находишься в Йоркшире? Разве тебе точно не известно?

— Я знаю, что нахожусь в ста восьми милях более или менее к северу от Уотфорда, а это уже должен быть Йоркшир, если я не ошибаюсь.

— Я могу поглядеть в атласе, если хочешь, Анетта.

— Напрасно ты со мной так заискивающе разговариваешь, Гильда. Я не сумасшедшая. Была какое-то время, по-видимому. И у меня на шее сбоку неприятная такая рана, но она уже подживает. Во всяком случае, Генри и Лютик так говорят. Она сильно сбоку, в зеркале трудно разглядеть. Болит, безусловно, гораздо меньше.

— Кто такие Генри и Лютик, Анетта?

— Это те, у кого я сейчас живу. Те, кто подобрал меня в канаве.

— В канаве, Анетта? Что ты делала в канаве?

— Ползла, естественно. Что еще можно делать в канаве? Генри и Лютик довольно старые. Ему, наверно, восемьдесят пять, а ей за девяносто, она порядком старше его. Я считаю, что разница в возрасте не имеет особого значения, как по-твоему? Его сильнее мучает ревматизм, чем ее. Едва ли имя Лютик ей дали при крещении, но так ее все зовут.

Правда, все — это здесь довольно немного. Для меня — только почтальон, доктор, молочник и еще человек, который приходил купать овец. По закону овец полагается раз в году профилактически купать от чесотки, но жидкость, которую дает Министерство сельского хозяйства, чтобы купать в ней овец, такая ядовитая, что можно отравиться, если просто подышишь ее парами. Генри говорит, что министерство больше заботится об овцах, чем о людях, но, по-моему, учреждение на то и учреждение, чтобы выполнять свою работу. Генри из тех, кто не склонен никого осуждать. Для него люди в большинстве своем — существа слабые и беспомощные перед лицом обстоятельств. И их надо прощать, даже Спайсера.

— Ну, это уж чересчур. Но ты упомянула про канаву, Анетта. На каком она была шоссе, на А или В?

— Ты пытаешься определить, где я, ведь так, Гильда?

— Да, так, Анетта.

— Если я сейчас назову номер телефона, это тебя удовлетворит?

— Да.

— Шоссе В 3210, телефон: [phone]. Успокоилась? Перо взяла?

— Сейчас, вот Стив дает.

— Стив не слушает наш разговор по отводной трубке?

— Нет, нет, Анетта.

— Я верю тебе, потому что ты мне друг, хотя и спала со Спайсером. Так что Стиву лучше не подслушивать, верно? Иначе у тебя будут неприятности. А мне лучше говорить с тобой, чем просто думать о тебе.

— Не думай об этом, Анетта. Я тысячу раз тебе говорила, что очень сожалею. И Стив все знает.

— Как я тебе уже раньше объясняла, это накатывает волнами. Вот и сейчас, я чувствую, начинает накатывать. Холодно под ложечкой.

— Расскажи мне еще что-нибудь про канаву. Прошу тебя.

— Я говорю по телефону Генри и Лютика. Им не по карману такая роскошь, а у меня денег нет. Может быть, ты сама сюда позвонишь?

Но когда Гильда набрала продиктованный Анеттой номер, она только услышала в ответ компьютерный голос, сообщавший, что такого номера не существует.

— Спайсер, ты дома? — крикнул Стив в щель почтового ящика на двери дома Хорроксов по Белла-Крезент. На все его стуки и звонки ответа не было. — Я знаю, что ты там, ты же только что открывал дверь Марион. Она вышла из такси чуть раньше меня и притворилась, будто меня не замечает. Нам только нужен от тебя Анеттин номер телефона, больше ничего. Дай его нам, и мы уедем, а тебя оставим в покое.

— Откуда вы взяли, что у меня есть ее телефон? — бойко спросил Спайсер, распахивая окно кабинета на втором этаже и усаживаясь на подоконник. Он был в халате из индийского ситца в красную и желтую полосу.

— Анетта говорит, что дала его тебе.

— Анетта лгунья, — ответил Спайсер. — Разве ты не знаешь про ее тайную связь с Эрни Громбеком? Она тянулась много лет. А как от этого страдает бедная Марион, Анетте дела нет. Она безжалостна. Я ей годился, пока был здоров и устраивал ее сексуально и материально, но теперь, когда я болен и разорен и вынужден продать дом, она преспокойно бросила меня. Марион приходит ухаживать за мной. И больше ничего между нами нет. Мы ни для кого не представляем интереса. Господи, должен же хоть кто-то пожалеть меня после всего, что я пережил!

— На мой взгляд, ты неплохо выглядишь, Спайсер.

— Это от высокого давления, кровь к лицу приливает. Мне сказали, что со мной в любую минуту может случиться удар.