Книга От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Поручив корпусному интенданту распорядиться похоронами скончавшегося командира 50-го австрийского полка, я сам на рассвете, опередив войска, выехал на охранение. Каково же было мое удивление, когда с рапортом ко мне подъехал подполковник Аветчин. Я невольно воскликнул:

– Как, вас еще и в охранение назначили?!

Аветчин, улыбаясь, скромно ответил:

– И слава богу, Ваше высокопревосходительство, посмотрите, как все кругом спокойно.

С благоговением смотрел я на этого маленького ростом штаб-офицера, про которого, когда я в первый раз посетил 34-ю пехотную дивизию, генерал-лейтенант Добровольский мне доложил, что ему дают только дослужить полтора года, дабы он мог воспользоваться пенсией по предельному возрасту.

После разгрома на Гнилой Липе австрийцы отступали с такой поспешностью, что мы их догнать не могли, и только попадавшиеся по пути брошенные орудия, зарядные ящики, снаряды и всякого рода поломанные повозки свидетельствовали об энергии преследования 10-й кавалерийской дивизии.

21 августа наши войска вступили во Львов и этим как бы закончили первый акт нашего наступления. Удивительную картину представляло наше, можно сказать, триумфальное наступление по Галиции. Население встречало нас радушно, охотно указывало дорогу и смотрело на нас, как на своих. Рядом с этим поражали два других явления: поголовное бегство помещиков и значительной части городских жителей. Богатейшие усадьбы были брошены владельцами на произвол судьбы, и по мере приближения наших войск многие усадьбы пылали, особенно принадлежавшие помещикам из евреев. Жители бежали, обгоняя наши войска, и сами весело заявляли:

– Бежим грабить жидовские усадьбы.

Прочие усадьбы если не жгли, то уносили из них все что могли, так что, бывало, придешь на ночлег в барский дом, а в нем уже ничего нет. Правда, что по первому же приказанию жители приносили обратно мебель, стулья, столы и прочее. Сколько при этом погибло богатейших библиотек. Особенно памятна одна, в которой оказались книги от самых первых годов по изобретении книгопечатания по всем отраслям наук и, между прочими, одно иллюстрированное сочинение о воспитании кавалерийской лошади, написанное по заказу одного из маркграфов в XVII столетии, поражавшее красотой рисунков и богатством издания. Одни только дома нигде не были тронуты и тщательно оберегались жителями – это дома униатских священников, которые были арестованы и увезены австрийскими властями, и в этих домах нам предоставлялись лучшие ночлеги.

Первое время при постоянном продвижении вперед, хотя наше собрание действовало с первого дня высадки в Печисках, мы питались как бы на лету, в большинстве обедая лишь поздно вечером, и совершенно не имели белого хлеба. Удивляло, что жители часто просили, чтобы им уплачивали за купленное не деньгами, а солью, свечами и сахаром. Особенно поражало полное отсутствие соли в Галиции, которая так богата горною солью и всегда поставляла ее на всю империю.

Не поспевала за нами и почта. Письма не только в частях, но и в штабе корпуса получались неисправно, с большим запозданием, особенно из Симферополя. На второй день после занятия Львова накопившаяся почта в количестве 20 огромных кожаных мешков была наконец доставлена в штаб корпуса. Но каково же было общее разочарование, когда по вскрытии мешков в них оказалась корреспонденция, адресованная в части Северного фронта. Как она к нам попала неизвестно. О происшедшем смешении штаб корпуса немедленно уведомил начальника сообщений Юго-Западного фронта с просьбой взять ошибочно завезенную к нам и по возможности разыскать нашу и дослать ее нам вслед. В это же время к корпусу подошли: 2-я отдельная Донская сотня[285] в личное мое распоряжение (в конвой) и 3-й Запорожский полк Кубанского казачьего войска[286] как корпусная кавалерия, так как 7-й Донской и Крымский Конный полки так и не прибывали к корпусу и были приданы другим частям.

Из частей 7-го корпуса только самые правофланговые прошли городом, но я заранее приказал, чтобы ни одна часть не задерживалась в городе, выходила бы на шоссе Львов – Городец и располагалась по прилежащим деревням, и сам в город не заезжал.

Тотчас по занятии Львова главнокомандующий Юго-Западным фронтом отдал распоряжение, которое, если бы было верно оценено командующим 3-й армией и энергично проведено в жизнь, могло бы иметь решающее значение и повлечь за собой выбытие Австрии, уже и так ошеломленной нашим безудержным наступлением, из числа воюющих держав.

3-й армии было приказано, повернув фронт на север, продолжать наступление правым своим флангом на Равву-Русскую, прочими корпусами постепенно забирая влево, с тем чтобы перерезать путь австрийским армиям, уже начавшим отход от Люблина и Грубешова под давлением наших 4-й и 5-й армий. Будь это указание выполнено с должными быстротой и энергией, упомянутые австрийские армии были бы взяты в клещи, и если бы могли пробиться, то уже совершенно расстроенными и обессиленными потерями.

8-я армия, направившая при наступлении 24-й[287] и 8-й[288] корпуса для занятия Галича и Николаева, остановилась с 7-м[289] и 12-м[290] корпусами фронтом на Городецкую позицию. Почувствовалось некоторое ослабление энергии в отдаваемых распоряжениях. Галич сдался без сопротивления, и 24-й корпус был свободен. Но Николаев еще держался. Командир 8-го корпуса просил его подкрепить, и штаб армии решил приблизить к нему 7-й корпус.

Я всеми силами старался доказать, что нельзя мне очистить два шоссе, ведшие из Львова на Городок, так как внезапный переход в наступление армии, отошедшей от Львова на Городецкую позицию, мог бы оказаться роковым для нас. Но штаб армии настаивал, и я только добился разрешения не уклоняться к югу, а лишь сблизиться с 8-м корпусом. Одновременно я получил приказание тремя полками 13-й пехотной дивизии поддержать 10-й корпус[291] (левофланговый 3-й армии), который был не в силах сдерживать напор австрийцев. Приказание было немедленно исполнено.